— Нет, ты должен учиться, Микаэл, другого пути для тебя я не вижу, — убежденно сказал доктор.

Овьяна никак нельзя было отнести к числу людей, легко сыплющих советами. «Давать советы сироте охотников много, но мало кто подаст ему хлеба», — говорят в народе. Надо было помочь Микаэлу, найти для него подходящую работу. А по вечерам он может учиться, благо, теперь появились вечерние рабочие факультеты.

Вскоре Овьян устроил Микаэла санитаром в той больнице, где работал сам. Это давало ему возможность постоянно наблюдать за подростком, заботиться о нем и всегда вовремя и незаметно прийти на помощь.

Из рабфака Микаэл возвращался поздно. Разбитый, усталый, он часто, не проглотив и куска хлеба, валился в одежде на койку и тут же засыпал тяжелым сном.

Для домашних уроков он выкраивал время днем, в больнице. Заберется в незанятый кабинет или забьется в какой-нибудь укромный угол и уткнется в книгу.

Сносить лишения Микаэлу помогала мечта поскорей закончить учение, устроиться на хорошую работу и помочь братьям стать на ноги.

За Левона он не особенно беспокоился: Левон, казалось, нашел дорогу в жизни и сумеет, пожалуй, лучше Микаэла устроить свое будущее. Но вот Аби, этот маленький беспризорник! О чем он думает, на что надеется?

Не меньше заботила Микаэла и судьба Арменака.

О нем со дня отъезда ничего не было слышно. Что с ним теперь, как ему живется у дяди? Надо непременно вернуть его домой, устроить в школу.

Микаэлу казалось, что стоит ему окончить рабфак и начать работать, как все сразу уладится и можно будет собрать семью под одним кровом.

Ну, хорошо, допустим, окончен рабфак. А дальше? Неужто он остановится на полпути? Незаметно для самого себя Микаэл полюбил медицину, его привлекала волнующая, благородная специальность врача, которой посвящают себя только сильные духом и самоотверженные.

Однажды Овьян долго беседовал с Микаэлом.

— Жизнь сладка, ведь правда, сынок? Но только жизнь свободная. А коли рабство — так лучше и не жить вовсе. Потому что рабство — это длительное страдание, медленная смерть. Человек должен стать хозяином своей судьбы, он должен властвовать над природой, над всей вселенной. Ведь сколько еще тайн, которые надо раскрыть, сколько загадок ждет своей разгадки. Теперь человеку открыты все пути для этого. И он захочет жить долго, очень долго. А мы, врачи, должны ему помочь в этом. Задача это нелегкая, но ее обязательно нужно решить, и в этом врачи сродни революционерам, да, да, — мы продолжаем дело, начатое революцией. И если мой любимый наставник (Овьян никогда не называл иначе великого Пирогова) был вынужден сознаться, что каждый хирург оставляет после себя бессчетное количество могил, то теперь мы должны стать сильнее смерти. Смерть будет панически бояться хирурга и пасовать перед его магическим ножом…

Овьян говорил увлеченно, страстно. Его лицо словно озарял изнутри какой-то ясный свет. Немного помолчав, он продолжал:

— Короче говоря, нам выпало счастье продолжить то: великое дело, за которое пали лучшие из лучших, и в числе их твой отец и его товарищи…

Сердце у Микаэла стучало. Слова Овьяна глубоко его взволновали. После этого разговора он твердо решил стать врачом, и непременно только хирургом.

Микаэл стал во всем подражать Овьяну, сделался буквально его тенью.

Окончив рабфак, Микаэл отнес свои бумаги в университет и был принят на медицинский факультет без экзаменов — по рабочей путевке.

В этот день в гостях у Овьяна была приехавшая из Москвы дочь его сестры — Лена. Она тоже готовилась стать врачом и училась в московском медицинском институте.

Эта стройная, темноглазая девушка, неугомонная кокетка и озорница, была одной из тех девиц, вокруг которых, где бы они ни появлялись, мигом подымается шум, гам и веселая возня.

Говорили, впрочем, что теперь она стала много серьезнее прежнего и скорей походит на выдержанное вино.

А когда-то все близкие этой взбалмошной девушки не знали покоя от ее сумасбродств и ни с чем несообразных выходок.

Позже Микаэл узнал, что у Лены был какой-то неудачный роман, который заставил ее бросить родной город и уехать для продолжения образования в Москву.

Познакомившись с Микаэлом, который тоже был в тот день у Овьяна, Лена уговорила его остаться к обеду.

Разве вы не проводите меня домой? Вот потому я и прошу вас остаться. Ведь мы живем так далеко, почти на краю города. Я очень боюсь ходить одна. Задевают, просто покоя не дают. Потом — собаки… — хмуря тоненькие брови, лепетала она, игриво поблескивая глазами. — Хотя зачем я вас принуждаю, может быть, и вы боитесь, а?… — И она едва не фыркнула.

Микаэл улыбнулся. Конечно, она просто смеется над ним, эта шальная девчонка. Хочет добиться своего, тем более, что Софья Минаевна, жена доктора, услышав, как она приглашает Микаэла отобедать с ними, безнадежно махнула рукой: напрасно, мол, стараешься, милая, все равно не останется…

Но с другой стороны, не подумает ли она всерьез, что Микаэл боится кого-нибудь? Только этого недоставало! Микаэл, и вдруг боится!

Ну, так или иначе, он остается.

Одержав победу, Лена гордо расселась в кресле. Ее лукавые глаза, казалось, говорили: «Ага, видели?.. Видели?..»

Микаэл в этот день был сам не свой; он ел, пил, разговаривал как во сне. Каждый раз, когда он подносил ложку ко рту, взгляд его невольно падал на рукав с рваным обшлагом, из которого торчали грубые шерстяные нитки, резко выделявшиеся на фоне белой как снег скатерти. И каждый раз при этом в сердце ему вонзался острый шип. Обычно он старался прятать руки под столом, но. за обедом это было невозможно.

А Лене, казалось, только это и нужно было. Она будто нарочно выискивала и высматривала то, что от нее старались скрыть. Ей нравилось смущать своего собеседника.

За обедом девушка все время шутила, смеялась. Начинала об одном, перескакивала на другое. Трещотка… И надо же было Микаэлу встретиться с такой!

Но вот она встала, вынула из сумки вышитый платочек, слегка обмахнула лицо и, многозначительно посмотрев на дверь, спросила:

— Что ж, пошли?

И, следом, она полушутя-полусерьезно объяснила, а потом и продемонстрировала, что надлежало теперь делать Микаэлу.

Оказывается, он должен был встать, подать ей пальто, вежливо распахнуть дверь и, пропустив ее вперед, последовать за нею, а если она разрешит, то и взять ее под руку.

— Зато ваша будущая пассия будет мне когда-нибудь очень благодарна… Не так ли, дядя?

Овьян снисходительно улыбался.

— Микаэл не привык к твоим выходкам, несносная девчонка! Ведь он может вообразить, что ты в самом деле такая, какой представляешься.

— Нет, нет, дядя! Вы лучше скажите: правда ли будущий врач прежде всего должен быть вежливым?

— Безусловно, но…

— Никаких «но»… Я удовлетворена. — И Лена милостивым жестом дала понять Микаэлу, что они могут идти.

— Всего, дорогой дядя… — игриво помахала она Овьяну шелковой перчаткой, подняв ее кончиками тонких пальцев высоко над головой. Однако, сделав несколько шагов, она вернулась, подбежала к старику и, повиснув у него на шее, чмокнула его в сухую щеку. Точно так же простилась она и с Софьей Минаевной.

— Негодная девчонка, с ума сведет человека, — покачал головой Овьян.

Софья Минаевна ничего ему не ответила, но доктор хорошо знал, о чем она в это время думала: «Избаловали, искалечили, и еще радуются!..»

Софья Минаевна не любила свою взбалмошную племянницу. Сдержанная, благовоспитанная женщина, она считала, что во всем надо знать меру. Но Лену это нимало не тревожило. Она давно подметила неприязненное отношение к себе тетки, но не обращала на это внимания. Пусть Софья Минаевна думает, как ей хочется, пусть считает ее легкомысленной. Ведь сама-то она знает, что это не так. И дядя все равно ее любит!..

Выйдя на улицу, Лена сразу приняла строгий и неприступный вид. Но горделивая осанка не мешала ей оставаться кокетливой, и болтать она не переставала ни на минуту. Только теперь ее собеседником был, казалось, не Микаэл, а кто-то третий, неизвестный, вернее — каждый раз тот, кто шел ей навстречу, все равно — были то мужчина, женщина или ребенок.