Это было для него единственной, больше не повторившейся ночью. И тем большее счастье принесло с собой неожиданное признание Анны. Ему будто подарили целый мир, мир неизведанных радостей, который он не променял бы па все сокровища вселенной. Но мог ли он рассказать обо всем этом тому большому ребенку, что хмуро шагал сейчас с ним рядом?..

И нужно ли рассказывать? Не лучше ли предпочесть молчание, то самое молчание, над которым так часто и зло посмеивается капитан Варшамов?

И Микаэл решил промолчать.

Впервые в жизни решил промолчать и капитан Варшамов; и они, дойдя до госпиталя, распрощались, не сказав друг другу ни слова.

Через несколько дней капитан Варшамов отбыл на фронт. Раны его еще не совсем зажили, но никто не сумел отговорить его от этого внезапного решения.

Кончилась война, и Микаэл Аразян вернулся домой, в родной город. Грудь его была украшена многими орденами и медалями, а в чемодане хранились грамоты Верховного командования и письма, полученные от излеченных им солдат и офицеров.

Но особенно дорожил Микаэл своими заметками о наиболее сложных операциях, проведенных за военный период. Это был богатый материал, который он намеревался впоследствии осмыслить и научно обработать.

Ему снова была поручена клиника, где он работал ухода на фронт, а после защиты докторской диссертации он получил и кафедру хирургии в Медицинском институте.

Смолкли последние выстрелы, и страна день ото дня все более оправлялась. Там, где еще недавно кипели бои, сейчас одно за другим поднимались новые здания, возникали целые кварталы с красивыми улицами и проспектами.

Гораздо труднее залечивались раны в сердцах людей.

На смену орудийному гулу пришел стук костылей и стенания миллионов обездоленных, близкие которых ушли и не вернулись.

Аразян по старой привычке ходил на работу пешком, и его словно обдавало на улицах волнами людского горя.

Теперь его пациентами были бывшие фронтовики, демобилизованные, вернувшиеся к мирному труду воины. Вот почему ему иной раз казалось, что фронтовая жизнь все еще не кончилась.

По приезде на родину Микаэл разузнал о братьях. Арменак, тяжело раненный в одном из боев, вылечившись, вернулся домой. Теперь он был в родном селе председателем колхоза; работал и жил привычной жизнью горца. Левон, служивший в начале войны в головном ремонтном поезде, а затем в танковых частях, демобилизовался и сейчас по-прежнему работал на заводе, с которого ушел на фронт.

С Аби Микаэл не видался, однако узнал, что тот несколько лет назад покинул их старый домишко, построил новый дом и взял к себе за хозяйку старую Ази. Жил он все так же беззаботно и разгульно.

Так жизнь всех братьев вернулась в старое русло. Только один Микаэл не знал, что делать, как жить дальше. Он становился все более замкнутым, мрачным, избегал друзей и все свободные часы проводил в своем врачебном кабинете.

О своих личных делах он никогда ни с кем не говорил и не советовался. И к чему было советоваться? О чем говорить? О том, что он, в его почтенном возрасте и при его положении, в каком-то далеком городе завел новую семью, потом бросил на произвол судьбы женщину с новорожденным ребенком, а теперь, вернувшись домой, живет так, будто ничего не изменилось? Кто мог понять, кто мог извинить его поступок? Могла бы, например, простить его Лена, с которой они без слов договорились покорно нести бремя своей бездетности. Что сказала бы она, которая все военные годы ждала возвращения мужа, оставаясь преданной женой, — в этом Микаэл не сомневался, все вокруг свидетельствовало об этом. Что же теперь скажут люди — и близкие и чужие, сослуживцы, особенно студенты, для которых имя Аразяна — символ высокой нравственности?

Так, значит, отказаться от Анны, которую он так сильно и чисто любит, отказаться от маленькой Каринэ?..

Аразян не находил ответа ни на один из этих вопросов. А время между тем летело, дни сменяли друг друга, слагаясь в недели и месяцы.

Нельзя же было, однако, без конца оставлять Анну в этом неопределенном положении. Расставаясь, он обещал ей в течение месяца все устроить и вызвать ее телеграммой. Но прошел уже год, а он буквально ничего не предпринял. Да и что он мог сделать?..

Если бы найти какую-нибудь возможность хоть на неделю съездить к Анне, поговорить с нею, успокоить. Она честная, умная женщина, добрый и верный друг. Он всегда ценил эти черты ее характера и в трудные минуты не раз обращался к ней за помощью. Она и теперь поймет его и простит.

А не попросить ли приехать самоё Анну? Вдвоем будет легче решить. Может быть, вместе они и найдут какой-нибудь выход? Но это почти невозможно. Ну, скажем, она приехала. Что дальше? Где он ее примет, где устроит? В гостинице? У себя? И что скажет на это Лена?..

Зазвонил телефон.

Лена отложила книгу и поспешила к аппарату.

Звонили из клиники. Дежурная спрашивала профессора. Узнав, что его нет дома, она попросила передать, что на его имя получена телеграмма.

По просьбе Лены дежурная вскрыла телеграмму. В ней говорилось: «Едем, встречай, Анна».

Поблагодарив дежурную, Лена задумалась: «Анна?..» Кто бы это мог быть?..

Она перебрала мысленно всех знакомых ей Анн. Их было всего пять, и ни одна из них не могла прислать такой телеграммы.

«Едем, встречай…» Нет, это какая-то новая Анна, видимо, ей неизвестная. Может быть, это одна из товарок Микаэла по институту? Или жена, мать, сестра какого-нибудь фронтового приятеля, родственница больного, которого везут на операцию? Возможно… Но что значит «встречай»? И почему эта таинственная Анна, если она действительно родственница одного из фронтовых товарищей Микаэла, посылает телеграмму в адрес клиники? Разве у него нет семьи?

Микаэла все не было — он в этот вечер делал доклад на Ученом совете, — и Лена позвонила в институт. Заседание еще продолжалось. Когда оно кончится, было неизвестно.

Вернувшись в спальню, она опять взяла в руки «Мартина Идена». Прочла полстранички и ничего не поняла. Перечитала вновь, более внимательно, но мысли по-прежнему разбегались и путались.

«Я просто устала», — подумала она, закрыла книгу и прилегла на кушетку. Зажмурила глаза, попыталась ни о чем не думать. Но из головы все не выходило: «Анна»…

«Едем», — значит, не одна. «Встречай!» Какая самоуверенность! Сама Лена, зная характер мужа, не решилась бы дать ему такую телеграмму.

А эта не стесняется — «встречай!» Скажите, пожалуйста…

Лене не хотелось думать о чем-нибудь плохом. Она была почти уверена, что все это не более как глупое недоразумение, которое очень легко разъяснится. И все же она продолжала тревожиться.

А Микаэл как назло задерживался. Пришел бы уж поскорее, посмотрел на нее со своей обычной грустной улыбкой и спокойно сказал: «Ну, как же ты не помнишь, ведь это та самая Анна…»

Но — какая, какая Анна?.. Лена мучительно напрягала память, стараясь разрешить загадку. Лишь бы Микаэл не подумал, что она ревнует… Только этого недоставало — ревновать Микаэла! С каких это пор? Не с того ли дня, когда он получил степень доктора медицинских наук? Это он каждый день должен благодарить бога за то, что встретил Лену, родные которой помогли ему выйти в люди. Ведь когда он женился, у него приличной смены белья не было. И не прав ли был Ерванд Якулыч, когда говорил про Микаэла: «И пузо наел, и штаны надел».

А теперь что? Теперь можно и позабыть о том, что это Ерванд Якулыч вытащил его из паршивого домика в поселке и поселил в приличной комнате. Нет, я его заставлю вспомнить, кто его сделал человеком!

Лена поглядела на часы. Было около десяти. Не зная, чем занять себя, она прошла в кабинет Микаэла и зажгла лампу на его письменном столе, заваленном книгами, журналами, рукописями. Каким он стал неаккуратным! Прежде он не ложился спать, не приведя свой стол в порядок. А теперь? Поглядите-ка! Просто стыдно, если кто-нибудь увидит…