— Жена, я встал, — радостно объявлял он, поднимаясь с постели часов в одиннадцать-двенадцать дня.

— Взошло красное солнышко! — насмешливо отзывалась жена.

Через несколько минут из спальни снова доносился голос Ерванда Якулыча:

— Ну, и с этим делом покончили, жена…

Это означало, что Ерванд Якулович совершил одно из самых тяжелых дневных дел — без помощи жены умудрился натянуть брюки. Затем ему предстояло умыться и сесть за приготовленные госпожой Мартой яичницу, плов с цыпленком или арису[1].

«Чтоб кусок застрял у тебя в горле, — изо дня в день, ставя перед мужем вкусные блюда, повторяла про себя жена. — Помер бы уж, что ли, дал мне несколько лет вдовой пожить…»

Эта жгучая ненависть к мужу родилась в ней давно, с того самого дня, когда прожигатель жизни и распутник, состоятельный делец Ерванд Варназов, ослепив своим богатством нищих родителей Марты, вырвал девушку из рук любимого человека и запер ее в золотой клетке.

Торговому дому Варназовых многие в городе завидовали. Завидовали люди и «счастью» Марты. Было время, когда все нити кожевенной и обувной торговли сходились в железной руке Варназова, и он умело управлялся с ними, как ловкий кучер управляется с вожжами.

Глядь — ослабил одну из вожжей, позволил лошадке, тряся гривой, побежать свободно, вообразить- что вот она, вольная началась жизнь, но тут вдруг так дернет, что бедное животное затанцует, закружится на месте и взовьется на дыбы. Но, ослабляя ли вожжи, или твердо собирая их в кулаке, Ерванд Якулыч не переставал удивляться.

— Забавная штука этот мир! — философствовал он. — Если человек подходит к тебе с требованием, то нужно ему так хвост подкрутить, чтоб он надолго страху набрался. Не то уподобишься Иисусу Христу и сам же распят будешь.

Много всяких забот тревожило Ерванда Якулыча, но самой большой его заботой был сын Сантур, или, как привыкли называть его в семье, — Сандик. Сандик, бросив школу, болтался без дела, бражничал, обманывал и обирал отца.

— И в кого только он такой уродился, в кого? — спрашивал отец у самого себя и добавлял сокрушенно: — Уж лучше мне было иметь осла, чем такого сына. На осле хоть деньги заработать можно.

Как ни старался Сандик прятать концы в воду, отец всегда узнавал о всех его проделках.

Ерванд Якулыч знал даже, что Сандик связался с шайкой головорезов и докатился до преступления. Они занимались тем, что похищали ночью, прямо из постели, какого-нибудь богатого человека, бросали его в темное и сырое, кишащее крысами подземелье, а потом требовали от семьи солидный выкуп.

Ерванд Якулыч знал все это, но молчал. Он боялся, как бы сын, разгневавшись, не сыграл подобную шутку с ним самим. Одна только мысль о темном подвале и крысах приводила Ерванда Якулыча в ужас. Поэтому, хочешь, не хочешь, ему приходилось выполнять все требования Сандика.

Однажды Сандику взбрело в голову завести собственный фаэтон, и как Ерванд Якулыч ни изворачивался, ему и тут пришлось пойти на уступки.

— Ну, послушай, сынок, что это тебе вдруг вздумалось? На что нам сейчас фаэтон? Если иметь фаэтон-маэтон, нужно иметь и лошадь-мошадь, а для лошади-мошади нужна конюшня-монюшня…

Сандик ничего не желал слушать.

— Все расходы, папа, — сказал он, хитро улыбаясь, — мы уменьшим вдвое: фаэтон купим, а «маэтона» не нужно, лошадь купим, а без «мошади» можно обойтись, без «монюшни» тоже; что же касается кучера, то не беспокойся, — править буду я сам. Договорились?.. Ведь я сократил твои расходы? Ну, как, купишь или не купишь?..

Услышав в голосе сына угрозу, Ерванд Якулыч задрожал. «Пропал…» Возражать не приходилось.

Неделю спустя Сандик восторженно рассказывал матери:

— Наша светлость, маманя, прикрепила фаэтон к ресторану «Миньон». Подается он к двум часам ночи, обслуживаю только господ офицеров и их холеных дамочек. Какие девочки, мм! Пальчики оближешь. Прямо ананасная клубника!

Клубника? Маленькая Лена, сестренка Сандика, клубнику просто обожает, и брата она поняла буквально.

— Что же ты мне не принес, Сандо? Какой нехороший…

Сандик рассмеялся, подхватил сестренку на руки, посадил на плечо и закружился с нею по комнате.

Марта до того устала от сына, что старалась о нем даже не говорить, а если о нем заговаривали другие, просто затыкала уши.

«До чего же ты докатишься?» — хмуро глядя на сына, думала она.

А Ерванда Якулыча, казалось, занимала теперь одна только мысль. Глядя на знакомых и родственников, он не переставал изумляться, как это люди, зная о неминуемой смерти, не подумают обо всем заранее, не подготовят себе достойного погребения?

Он, например, уже обо всем позаботился, приготовил для себя обитый серебряной парчой гроб, свечи, саван. Запасены были и все продукты для поминального обеда: рис, масло, вино. Если что из продуктов шло в расход, то запас тут же пополнялся. Для домашних это стало таким привычным, что никто не удивлялся, когда, угощая случайного гостя, Ерванд Якулыч кричал жене:

— Марта, подай-ка бутылки две из того вина, что для поминок… потом пополним…

«Жаль, что не сегодня поминки», — доставая бутылки, бурчала жена.

Толстеньким, коротеньким, как пенек, человечком был Ерванд Якулыч. Его неприятное лицо делали особенно отталкивающим кустики черных волос, в изобилии росших у него в ушах и носу. Глядя на мужа, Марта с огорчением думала, что смерти не так-то легко будет свалить этот кряжистый пень. А сама ома день ото дня таяла. Да и легка ли жизнь за таким мужем! А тут еще сын бросил ученье и подружился с улицей.

Единственной отрадой матери была Лена.

— Одна-она меня и утешает, — частенько повторяла Марта.

Отец тоже любил дочь. Он восхищался ее «ангельским личиком», стройной фигуркой, горделивой повадкой. Красота дочери освобождала Ерванда Якулыча от неприятной необходимости давать за ней большое приданое: ведь сама она слиток чистого золота! Не было нужды и самим искать ей богатого мужа: любая состоятельная семья не откажется от такой обворожительной невестки.

Ни дочь, ни сын не были похожи на отца. Сандик был тоже очень хорош собой, так хорош, что было время, когда Ерванда Якулыча даже снедало сомнение: а не было ли тут…

Однако, когда родился второй сын — черный, морщинистый, как новорожденный щенок, уродец, Ерванд уверовал в непогрешимость жены и успокоился. Прожил этот ребенок недолго — всего три месяца, но своим кратковременным существованием он помог старшим детям, заставив отца полюбить их.

В последнее время отец махнул рукой на Сандика и похоронил все связанные с ним надежды. Казалось, хорошего от сына уже ждать было нечего, а плохим он не может больше удивить!

Но вот в один прекрасный день Сандик преподнес отцу такой сюрприз, что старик чуть не спятил с ума от неожиданности.

Незадолго до установления в Грузии советской власти Сандик попал в тюрьму. Точно причины ареста никто не знал, а слухи ходили разные. Кто связывал это с будто бы совершенной им кражей, кто с «политикой».

Ну, а пока выяснялось, что да как, в Тбилиси вступили части Красной Армии, и меньшевистское правительство в панике покинуло город. Началось бегство насмерть перепуганной буржуазии. Ерванд Якулыч тоже решил бросить все и, прихватив с собой только ценности, срочно улепетывать за границу.

Но как бежать, когда единственный сын, Сандик, в тюрьме? Не бросать же его на произвол судьбы. Да и что люди скажут!

К тому же запротестовала Марта.

— Я из города шагу не сделаю. Хочешь — уезжай сам, счастливого пути!..

И Ерванд Якулыч, затая страх, скрепя сердце смирился. В эту ночь он пережил тысячу смертей. Заснуть он не мог, его бил озноб, в голову лезли всякие кошмарные мысли. Одно утешение, что готов уже обитый серебряной парчой гроб и на чердаке сложены продукты для поминок.

Утром, когда Ерванд Якулыч боязливо приоткрыл окно и посмотрел со второго этажа вниз, он не увидел. никого, кроме дворника Кудрата, усердно подметавшего улицу.