Лена сразу сказала, что пришла по делу, но истинную причину своего неожиданного визита открыла только после того, как, обменявшись с ней несколькими незначительными фразами, жена и дети доктора ушли и она осталась с ним с глазу на глаз.
Ничего не скрывая, Лена рассказала Тандиляну о тех глубоких переменах, которые за последнее время произошли в ее отношениях с мужем. Не постеснялась она поведать и о дошедших до нее неприятных слухах. Сама она ничего не видела, не разузнавала и вообще считала бы унизительным следить за мужем, но, говоря по совести, она верит этим слухам, потому что поведение Микаэла только подтверждает их правоту.
Тандилян слушал ее с притворным изумлением и сочувствием. Внимательный взгляд не мог бы, однако, не заметить, что все, о чем она рассказывает, не является для него новостью.
Сейчас Лена просила его лишь об одном: помочь ей положить конец этому ненормальному, неопределенному положению.
— Поверьте, Мадат Осипович, я его ни о чем не прошу, я не нищенка. Я только хочу выяснить свою роль, и готова дать развод, если он этого хочет. Если это необходимо, я сама уйду, только бы избавиться от этого кошмара. Я ни с кем не хотела говорить об этом, даже с братом, Сантуром, и вот пришла к вам…
О связи Аразяна с Анной Тандилян узнал совершенно случайно, из ненароком подслушанного разговора между уборщицами клиники.
Работа кончилась, все разошлись. Только Тандилян еще сидел в своем кабинете, ожидая важного телефонного разговора. Вдруг из-за неплотно прикрытой двери до него донеслось:
— …У этой стриженой, говорят, двое детей… Мужа бросила.
— Пропади она пропадом… Но не похоже это на профессора. Должно быть, сказки…
Уборщицы отошли, и Тандилян больше ничего не слышал. Но и этого было достаточно. Потом он поинтересовался и, к своему удивлению, узнал, что это почти всем, кроме него, давно известно. Знают и молчат. Молчат потому, что это Аразян, а не какой-нибудь Тандилян. Начни копаться — оскорбится и уйдет… А какал клиника в любом городе не захочет заполучить такого врача, как Аразян?
…Тандилян умело притворился, что ничего не знает, и, выразив Лене свое сочувствие, обещал непременно поговорить с Микаэлом.
2
Мог ли он, однако, сунуться с этим делом к Микаэлу, не доложив сначала обо всем своему «шефу», директору клиники Геронти Николаевичу?
Проводив Лену, Мадат Осипович тотчас же и отправился к директору.
— Вот бедняга, только этого недоставало, — досадливо сказал Геронти Николаевич. — Знаешь, братец, уж больно хлопотное это дело, давай-ка лучше мимо ушей пропустим, будто ничего не слышали… Не то, бог свидетель, потом неприятностей не оберешься.
Тандилян повел плечом, будто хотел сказать: «Вам виднее, Геронти Николаевич».
— Как она — письменно к тебе обратилась или так?
— А не все ли равно?..
— Конечно, не все равно… Ты-то скажи — есть у нее в руках какие-нибудь факты? Ну, то есть, видела она их вместе своими глазами?.. Значит, нет? Тогда слава богу! Так вот скажи ей, что ты-де говорил с ним, но он все полностью отрицает: болтовня, мол, чистейшая выдумка…
— Сойдет ли, Геронти Николаевич?
— А почему не сойдет? Не от нас ли все это зависит? Как захотим, так и будет. — Директор спокойно положил свою большую руку на плечо Тандиляна и продолжал: — А ты подумал, что получится, если поступить наоборот, взять да поставить сгоряча вопрос на собрании? Подумал ли ты о последствиях такого шага? Это ведь профессор Аразян, а не Геронти Николаевич или Тандилян. Пойми это. Такой талант раз в сто лет рождается. Уж ты поверь мне.
— Знаю, знаю, Геронти Николаевич, но ведь Лена…
— Никаких «но» и никакой Лены… Нечего нам своими руками собственный дом рушить. А если кто начнет болтать, ты его так припугни, чтоб неповадно было. Надо сделать так, чтоб до Микаэла вообще никакие разговоры не дошли. Он ведь сейчас занят делом государственной важности — об этом мне сам министр сказал. Знаешь, о чем я говорю? Нет?.. Очень жаль. Так вот, если бы знал, то сам бы понял, что надо всем этим болтунам поприкрутить языки… Газету сегодняшнюю читал? — Не ожидая ответа, директор тяжело повернулся в кресле, взял с радиоприемника газету и протянул ее собеседнику. — Вот, возьми, прочитай.
— Я получаю газету, Геронти Николаевич…
— В таком случае не забудь — вот этот подвал «Большое сердце». Ну, а еще что нового? Как твои домашние? Хорошо, говоришь? А жена твоя на днях на ревматизм жаловалась. Пошли ее в Цхалтубо, пусть полечится.
— Обязательно пошлю.
Вернувшись домой, Мадат Осипович сейчас же взял в руки газету. Он знал, что Геронти Николаевич на следующий день непременно скажет: «Ну что, прочитал? Говорил я тебе!..»
В газете ему сразу бросились в глаза крупные черные буквы заголовка — «Большое сердце». Под ним в рамочке было набрано курсивом следующее редакционное сообщение:
«На днях в одном из номеров нашей газеты был опубликован очерк, посвященный выдающемуся хирургу Микаэлу Аразяну. Очерк нашел горячий отклик в читательских кругах. Профессор Аразян за время своей врачебной деятельности и, особенно, в дни Великой Отечественной войны, спас жизнь многим людям. В сердце каждого из этих людей живет благодарное воспоминание о замечательном хирурге. Ничуть не случайно поэтому, что по опубликовании очерка редакция получила многочисленные письма от бывших пациентов Аразяна».
С одним из таких писем редакция газеты и хотела познакомить читателей.
Это был отклик на очерк об Аразяне подполковника запаса, теперь директора одного из республиканских совхозов — Герасима Алавидзе. В одном из жестоких боев в районе Грозного и Малгобека подполковник получил тяжелое осколочное ранение в бедро левой ноги. Положение было настолько серьезным, что в полевом госпитале в Махачкале врачи решили ногу ампутировать. Как раз в эти дни в Махачкалу прибыл санитарный поезд, в котором работал Аразян. Подполковник написал ему письмо, умоляя о помощи. Аразян сделал операцию и спас раненому ногу. Подполковник по излечении вернулся на фронт.
«И сколько таких, как я, — писал Алавидзе, — спас и вернул в ряды бойцов этот замечательный хирург». От имени всех подполковник выражал сердечную благодарность профессору Аразяну — «этому прекрасному человеку с большим и чутким сердцем».
Письмо крайне взволновало доктора Тандиляна, Он даже возгордился внутренне, что работает рядом с таким знаменитым человеком, как профессор Аразян. Тут он вспомнил о Лене и его взяла досада.
И нашла же время беспокоить людей своими женскими капризами…
Следуя советам Геронти Николаевича, Тандилян быстро перестроился, решив оставить Аразяна в покое, а всех любителей сплетен послать к черту. Его, однако, очень заинтересовали таинственные слова директора:
— А знаешь ли ты, над чем работает сейчас Микаэл Тигранович?
Откуда он мог знать?
И Тандилян решил при первом же удобном случае спросить об этом у самого Аразяна.
— Как-нибудь в свободную минуту, — ловко уклонился Аразян.
Тандилян удовольствовался и этим. Ведь Микаэл Тигранович ему не отказал, а свободная минута как-нибудь найдется…
3
Шли дни, и положение Микаэла становилось все более невыносимым. Однажды Анна сказала ему прямо:
— А тебе никогда не пришло в голову, Микаэл, проверить свою совесть? Мне кажется, она у тебя не совсем должна быть чиста.
Микаэл после этого много раз пытался до конца разобраться в себе, но ничего из этого не вышло.
Лена окончательно отвернулась от него. И если они пока оставались под одной кровлей, то, очевидно, только до тех пор, пока не будет разрешен вопрос о разводе.
А тут и Анна с ее «нечистой совестью»…
Напрасно Микаэл пытался возражать ей, Анна не сдавалась.
— Нет, Микаэл, — говорила она, — мы не дети. Зачем обманывать друг друга? Ты меня не любишь. Это ясно. Не смешивай свою любовь к Каринэ с каким-нибудь другим чувством. Тебе, видно, неизвестно, что такое настоящая любовь, или ты просто притворяешься. Конечно, люди могут ошибаться, это не преступление. Преступление начинается тогда, когда люди отказываются признавать свои ошибки и не желают их исправлять. Я снова прошу тебя, Микаэл, проверь свои чувства. — На этот раз Анна была сурова и непреклонна. Оставив Микаэла с ребенком, она ушла в школу.
