Однажды капитан прямо признался Микаэлу:

— Эта негодница совсем меня погубила.

— То есть как? — не понял Микаэл.

— А вот так. Завладела моим сердцем, и все тут.

Аразян дружески улыбнулся.

— Очень, очень хотелось бы мне удержать ее. Понимаешь, старина?.. — продолжал Варшамов.

Аразян недоуменно пожал плечами.

— Да пойми же, ты должен мне помочь, Я ведь не шучу.

Микаэл так и подскочил.

— Ах, вот оно что? Но какое сейчас время думать об этом? Погляди, что кругом делается…

— Вижу, Микаэл, честное слово, вижу, не слепой же я. Понимаю, что крутом горе, разруха… что людям сейчас не до любви. Но ведь и это, — ударил он себя кулаком в грудь, — своего требует! Помоги, Микаэл, умоляю тебя… Ведь когда-нибудь война закончится: не смогу я жить без этой женщины.

Признание Варшамова было столь странным и неожиданным, что Микаэл даже растерялся. Он не знал, что и делать, — смеяться или сердиться? Не шутит ли Варшамов, чего доброго, чтобы потом всласть посмеяться над его доверчивостью?!.

Но Варшамов продолжал:

— Ты хочешь знать, почему я именно тебя прошу об этом? Скажу. Анна души в тебе не чает. С тех пор как ты спас ее ребенка, она почитает тебя за святого, а уж верит тебе безгранично. Достаточно тебе сказать ей несколько слов в мою пользу — и дело сделано. Честью клянусь — как зеницу ока буду беречь и ее, и мальчика…

Нет, Варшамов не шутил. И Микаэл понял это.

— Ну, а сам ты разве не можешь поговорить с нею?

— Могу. Но твои слова дороже. Если я скажу, она может и не поверить — кто знает? Может, подумает, что я какой-нибудь прохвост, искатель приключений, выздоровлю, выпишусь и — ищи ветра в поле…

— Знаешь, Варшамов, то, о чем ты просишь, не по моим силам, — я в таких делах человек неопытный. Оставь, брат, меня в покое и с такими просьбами больше не обращайся, — ответил Микаэл коротко и сухо, оставив капитана в полном смущении.

Но Варшамов был не из тех, кто легко сдается. С этого дня Микаэл не знал от него ни минуты покоя. Он так устал, что начал считать дни, когда наконец капитана можно будет выписать и он избавится от этой докуки.

Видя, однако, что от Варшамова легко не отделаешься, Микаэл, наконец, согласился замолвить перед Анной за него словечко. Никаких предложений от имени капитана он ей, конечно, не станет делать. Просто, при удобном случае, похвалит старого друга, ну, и намекнет, что женщина, связавшая свою жизнь с капитаном Варшамовым, никогда об этом не пожалеет.

А Варшамову только этого и надо было.

В коридорах госпиталя все чаще слышался стук костылей капитана Варшамова. Он уже поднялся с постели и даже нет-нет спускался во двор и на улицу.

Иногда Аразян сопровождал его. Говорил, как всегда, больше капитан — ведь это была его стихия. Молчать он просто не умел.

— Эх, дружище, молчать нам всем и на том свете надоест.

Капитану очень не нравилась пословица: «Слово — серебро, молчание — золото».

— Вранье. Кабы так, все немые были бы богачами.

Не соглашался он и с изречением: «Всю жизнь провел среди мудрецов и понял, что нет ничего для человека лучше, чем молчание».

— И ошибся, скотина, — каждый раз возмущался Варшамов. — Еще римские рабы требовали: «Хлеба и зрелищ!», потому что человек, даже самый несчастный, хочет развлечений, хочет забыться. А попробуй-ка ты развлекаться молча, погляжу я, что это будет за развлечение… Ну, вот хоть ты, Микаэл. Ты, правда, человек ученый, но если б пришлось выбирать богов, я б тебя выбрал богом скуки…

Микаэл снисходительно улыбался. Он никогда не сердился на шутки Варшамова. Беспредельное благородство этого большого ребенка было давно ему известно, и любил он его еще со времен рабфака. Варшамов тогда уже прослыл балагуром и острословом. Это он провел первый на рабфаке электрический звонок и тайком отвел один из проводов к своей скамейке. Нажмет, когда вздумается, пуговку — и урок окончен… Это он изводил преподавателя математики, кладя у доски вместо мела сахар. Он же однажды принес на урок географии старый зонтик и раскрыл его, под веселый смех товарищей, когда преподаватель, обычно брызгавший при разговоре слюной, начал урок. Ну, всего не расскажешь…

Товарищи любили Варшамова за веселый нрав и доброе сердце.

Прошли годы, но Варшамов остался все тем же любящим шутку и веселым человеком.

Во время одной из очередных прогулок вокруг госпиталя Варшамов издали заметил Анну — плотно закутавшись в шаль, она, по-видимому, спешила на дежурство.

Он взволнованно схватил Микаэла за руку.

— Ради жизни моей, Микаэл-джан… Такого случая больше не подвернется. Действуй. Говорят: любовь — зубная боль сердца, а меня эта боль совсем одолела. Ну, я испаряюсь…

И, стуча костылями, Варшамов поспешно скрылся в воротах госпиталя.

Микаэл стоял в растерянности. Будь у него хоть малейшая надежда отделаться от этого несносного человека, он и не подумал бы вмешиваться в такое щекотливое дело. Да разве от него отделаешься?.. Он так же будет приставать и завтра, и послезавтра. Пришлось уступить.

Микаэл медленно двинулся навстречу Анне. Остановился, поздоровался.

Анна ответила ему сдержанной, немного грустной улыбкой, бросив при этом искоса взгляд в сторону удаляющейся фигуры Варшамова. Микаэл понял, что бегство капитана было ею замечено. Это как будто облегчало его задачу.

— Вы спешите? — спросил он и сразу же почувствовал, что Анна приятно поражена его вопросом. Она слегка порозовела.

— Я?.. Не очень… а что?

— В таком случае погуляем немножко. Или, может, вам не хочется… — Анна улыбнулась.

— Нет, отчего же?.. Пожалуйста.

Они свернули на узенькую улицу, ведущую в тенистый, заросший кленами скверик, и долго шли молча, думая каждый о своем.

Микаэл повел разговор издалека, совсем не так, как намеревался. Он начал подробно расспрашивать Анну о здоровье сына. Анна отвечала машинально, с притворной готовностью, не придавая этой беседе никакого значения и ожидания чего-то другого, более важного.

О Варшамове Микаэл заговорил, когда они уже вошли в сквер. Считая, что и это говорится между прочим, Анна с улыбкой призналась, что видела, как капитан торопливо «убегал» на своих костылях. Вот только что…

— Должно быть, опять забыл, что надо принять лекарство, а увидев меня, вспомнил и заторопился. Он всегда такой, товарищ Аразян… — пожаловалась она.

Варшамов и вправду бежал от лекарств, как от огня.

— Эх, товарищи, подохнешь тут от вашей латинской кухни да от этих уколов… — недовольно ворчал он.

— Потерпите, мы же вас убивать не собираемся, — ласково уговаривали его сестры, — напротив, хотим сохранить вам жизнь и здоровье.

— Да будь она неладна, такая жизнь! Я вам расскажу лучше одну занятную историю…

— С большим удовольствием послушаем, вот только окончим работу, — угадывая хитрый замысел Варшамова, останавливали его сестры.

— Ну, раз хотите «окончить работу», так я вам и рассказывать не стану… — сдавался он.

Только одной Анне он и покорялся. Дай она ему яд вместо лекарства, выпил бы, не поморщился.

— Уф-ф… сестрица Анна, пусть сердечко твое успокоится, — говорил он, принимая из ее рук лекарство. — Если хочешь, дай вне очереди еще порцию.

Да, водились кое-какие странности за капитаном Варшамовым.

Жалоба Анны дала Микаэлу возможность перейти к делу.

— Правда, своеобразный он человек, наш капитан Варшамов, но сердце у него в высшей степени благородное…

Анна и этим словам не придала значения. Однако ее начинало нервировать, что Микаэл все не кончает говорить о Варшамове. Что ей до него? Мало ли на свете благородных людей?..

И, хотя Микаэл ни словом не обмолвился о том, зачем он эту беседу начал, женское чутье подсказало Анне истину. Дай он ей пощечину, она не почувствовала бы, пожалуй, большей обиды.

Неужто она, сама того не ведая, дала какой-то повод Варшамову? Как он смеет на что-то надеяться! Она попыталась, мысленно оглянувшись назад, проверить самое себя, припомнить каждый свой шаг, каждое случайно оброненное слово. Нет, ей не в чем себя винить. Она находила в своем сердце слова ласки и утешения для каждого, разве только одному доставалось больше, другому меньше, — не все всегда взвесишь…