— А что ты предлагаешь?

— Я говорю, давай мы эту семью твоего приятеля устроим на частной квартире, у меня есть как раз одна на примете. Хозяева — люди почтенные. Дам ключ, пусть едут, живут. Согласен?

Микаэл утвердительно кивнул головой.

— …Я, видите ли, ему не горничная. И вообще в его дела не вмешиваюсь… А… Погодите, вот, кажется, и сам он — можете поговорить с ним лично…

— Кто?.. — машинально спросил Микаэл. Он только что вошел и остановился в дверях.

Лена, не отвечая, швырнула на стол трубку и ушла в спальню.

Было три часа ночи.

Кто мог звонить ему в этот час? Он взял трубку.

— Аразян вас слушает, — произнес он спокойным и, как всегда, уверенным голосом.

Сначала послышался какой-то неразборчивый говор, потом кто-то откашлялся, прочистил горло, и Микаэл наконец понял, что звонят из клиники. Звонил дежурный хирург доктор Габуния.

Габуния просил профессора срочно приехать. Положение одного из больных, с запущенным раком пищевода, внушало серьезные опасения.

Аразян помрачнел: «Неужели опоздали?» Целых две недели он так тщательно готовил этого больного к операции, и вот…

До самого рассвета Микаэл не отходил от постели больного. Его опасения подтвердились — распад зашел так далеко, что помочь уже было невозможно. А человек этот был так молод…

Время от времени от открывал глаза и останавливал взгляд на лице профессора, словно желая убедиться, что тот не бросил, не покинул его в тяжелую минуту.

О, эти молящие глаза обреченных…

В такие мгновения Микаэл, кажется, готов был пожертвовать собственной жизнью, лишь бы не видеть этих полных безмолвной тоски глаз человека, которому ты ничем не в силах помочь…

Но чудес в природе не бывает. К утру больной скончался.

Прямо из клиники Микаэл поехал на вокзал.

Полчаса спустя он уже степенно прохаживался по длинному станционному перрону. Его не покидало ощущение, будто все вокруг — и эта платформа с ее оживленной суетой, и поезда, стоящие на соседних путях, и пробегающие мимо маневровые паровозы — существует только в его воображении.

Наконец поезд прибыл. Шипя и отдуваясь, проследовал вдоль перрона паровоз. Один за другим замелькали вагоны, поблескивая окнами, напоминающими расплывшиеся под дождем акварельные картинки: сквозь стекла смутно виднелись лица пассажиров, букеты цветов, саквояжи, свертки. Но вот поток картинок остановился. К вагонам кинулись встречающие, носильщики. Поднялась обычная вокзальная суматоха.

Когда Микаэл вошел в вагон, в нем было уже почти пусто — пассажиры успели разойтись. В коридоре стоял только Эдвард. Его растерянный и печальный взгляд искал кого-то среди сновавших на платформе людей. Узнав Аразяна, мальчик радостно захлопал в ладоши и, забыв даже поздороваться, стремглав бросился в купэ.

Микаэл быстро пошел за ним следом.

Войдя в купэ, он увидел Анну с Каринэ на руках.

Ласково поздоровавшись с Анной, Микаэл бережно взял на руки девочку и нежно прижал ее к груди.

Из-за спины Анны за Микаэлом жадно следила пара чьих-то горящих глаз. Эдвард! Микаэл обнял мальчика.

— А я так боялась, что моя телеграмма запоздает, — сказала Анна.

В вагон вошел рослый человек в белом фартуке, с болтающейся на груди медной бляхой. Он связал ремнем чемоданы и узлы, вскинул их себе на плечи, вещи помельче взял в руки и, скомандовав: «Ну, пошли», — вышел из вагона.

Не прошло и четверти часа, как такси уже везло их по широким асфальтированным улицам.

Эдвард с жадным любопытством разглядывал незнакомый город, пестрые вывески магазинов, оживленные потоки людей на тротуарах.

Внимание Микаэла было полностью поглощено дочкой. Он не выпускал ее из рук, тискал, целовал, весело смеялся.

Анна улыбалась им, но улыбка ее была грустной и это делало ее красивое лицо каким-то необычайно серьезным.

Казалось, причин для недовольства у нее не было. Микаэл встретил их тепло, по-родственному. Теперь они будут вместе, быть может, навсегда. И все-таки на душе у нее было неспокойно.

Всю дорогу ей не давали покоя тяжелые мысли. Куда они едут, как будут жить дальше, что наконец решит Микаэл?.. Ведь за все это время, даже и после появления на свет Каринэ, Микаэл еще ничего не сказал о том, что он думает об их будущем.

Все это камнем лежало на сердце. Нет, оставаться дальше в таком неопределенном состоянии невозможно. Нужно объясниться прямо и честно. Как раз это и побудило Анну, не ожидая приглашения, приехать. Она понимала, что должна, наконец, решить самое главное — как жить дальше?

Это была маленькая, чистая комната, просто, но уютно обставленная. Два широких и светлых окна выходили в цветущий сад.

Аби сказал Микаэлу, что комнату эту снимает правление артели инвалидов «Молния». Артель-де связана по работе с самыми отдаленными уголками республики, и правление не поскупилось устроить что-то вроде гостиницы для приезжающих людей. Но иной раз домик использовался и иначе — это случалось тогда, когда, пресытившись ресторанными блюдами, члены правления начинали скучать по настоящему домашнему хаши[4]. Накануне закупалась необходимая провизия, и хозяева домика Лука Карпович и его жена готовили для артельного начальства изумительный янтарный хаши.

Анну с ребятами старики приняли так радушно, что, казалось, их здесь только и ждали.

Старая Текле, взяв Каринэ на руки, заглянула девочке в глазки, потом посмотрела на Микаэла и не смогла скрыть удивления:

— Ну и похожа, господи, просто точный портрет…

Лука Карпович поправил очки, вздернул кверху острую, белоснежную бородку, и широко улыбаясь, даже не глянув в сторону Анны, охотно подтвердил заключение жены:

— Да-а… а ведь верно, верно…

Анна скромно опустила голову и промолчала. Сама она прекрасно видела это сходство, но ее обрадовало, НТО Микаэлу сказали об этом другие.

Микаэл взял девочку из рук старухи, поцеловал ее еще и еще раз и, простившись со всеми, ушел.

Словно волшебная рука сбросила с его плеч груз десятилетий и он снова почувствовал себя молодым. Теперь каждый проходящий день будет казаться ему тягостной обязанностью, от которой захочется поскорее отделаться, чтоб вечером снова встретиться с Анной, Каринэ и Эдиком.

С этого вечера Микаэл возвращался домой за полночь и неслышно ложился спать, не обменявшись с женой ни словом. А уходил он из дому, когда Лена еще спала. Вот уже несколько дней, как он не прикасался к своим бумагам и книгам. Ничто не привлекало, не занимало его теперь, кроме Анны и детей.

Через некоторое время Анна попросила Микаэла устроить ее на работу.

— Так можно сойти с ума, Микаэл… Прошу тебя — какую-нибудь работу… Ну, часа на два, в школе. Надо же мне хоть чуточку побыть на людях…

Аразян с ней вполне согласился — Анне трудно сидеть без дела, ведь она учительница и очень любит свою профессию. Он обещал ей помочь, так как знал кое-кого в Министерстве просвещения. К просьбе Анны отнеслись сочувственно, и она вскоре получила место. Школа помещалась в том же районе, где она жила.

Теперь мать и сын нередко уходили в школу вместе, а Каринэ оставалась на попечении стариков.

Когда Карпыч еще только открывал рот и начинал: «Помнишь, жена, как в… году…» — старая Текле уже заранее знала, о чем старик собирается рассказывать, и лицо ее принимало такое кислое выражение, что самолюбивый Карпыч сразу умолкал. Он уходил и ложился на покрытую стареньким истрепанным ковриком скрипучую тахту, стоявшую напротив кровати жены.

Бывали, однако, в их жизни и минуты блаженства. Это случалось большей частью в летние вечера, когда Текле выносила на веранду медный до золотого блеска начищенный самовар и супруги предавались наедине торжественному обряду чаепития.

Надо было видеть, как рука Карпыча неторопливо протягивается к пузатой серебряной сахарнице, берет из нее два куска сахара и торжественно опускает их в стакан жены, как та же заботливая рука размешивает, этот сахар ложечкой, неторопливо и долго, пока он совсем не растает.