— Поздравляю, Кудрат, твои пришли, — послышался чей-то насмешливый голос из окна второго этажа.

Кудратом, по-видимому, звали дворника. Прервав на минуту работу, он искоса глянул на окно, загадочно ухмыльнулся и, ответив: «Точно, хозяин, пришли», все с тем же старанием продолжал скрести метлой мостовую.

— Ну, а когда же ты свою «мебель» наверх перетащишь? — тем же ехидным тоном спросил голос.

— У меня-то ее нет, но думаю, твоей на нас обоих хватит, хозяин, — не вытерпев, ответил дворник.

Окно во втором этаже с шумом захлопнулось. Дворник, увидев Микаэла, подошел к нему.

— Сукин сын, — сказал он, мотнув головой в сторону дома. — Пусть теперь попляшет. Небось полные штаны наложил…

Воспользовавшись случаем, Микаэл спросил у Кудрата о ночных событиях.

— Пришли, пришли наконец, будь благословен пройденный ими путь… Уф-ф… — ответил дворник и, сунув руку в карман, позвенел в нем ключами.

— Таких, как этот, у меня целых семь, — сказал он, смеясь. — Удрали, все побросали…

Речь шла о богачах, в панике бежавших ночью из города и отдавших дворнику на сохранение ключи от квартир.

— А что ты будешь делать с этими ключами? — поинтересовался Микаэл.

— Старшему отдам… Из тех, кто пришел. Только сначала узнать надо. — И вдруг, словно спохватившись, добавил: — Эй, парень, что ж ты стоишь? Иди, не видишь разве, весь город туда идет.

— Куда?

— На площадь… Я тоже приду, вот только кончу…

Со стороны вокзала шли строем красноармейцы. Под дружным топотом сапог дрожала мостовая. Над городом гремела песня; звуки ее лились вдоль улиц, стучались в двери и окна домов:

Когда красноармейцы прошли, стайка ребятишек, сорвавшись с тротуара, высыпала на мостовую и двинулась вслед за ними, подражая их походному маршу. Старался не отставать от них и Микаэл. Он шагал в такт боевой песне, размахивая свободной правой рукой и невольно стараясь держаться так же браво.

Вслед за красноармейцами двигалась колонна рабочих. На рукавах у многих были повязаны алые ленты. Некоторые, сложив такие ленты розетками, прикрепили их на блузы, и казалось, в это холодное февральское утро на груди у них расцвели пламенно красные гвоздики.

Рядом с рабочим, несшим знамя, привлекая общее внимание, серьезно и деловито шагал подросток. В особенном восторге были мальчишки. Что это за счастливец, заслуживший такое доверие взрослых? Он шагает рядом с знаменосцем… И шагает так гордо, точно он — самый главный в этой колонне.

Разглядев подростка. Микаэл чуть не вскрикнул.

Левон? Братишка?.. Как он сюда попал? И Микаэл кинулся вперед, сбивая с ног встречных. Ах, этот проклятый ящик, как он ему мешает! И зачем только он взял его с собой? Не будь в нем щеток, давно бы выбросил.

На углу улицы он с такой силой налетел на какого-то высокого старика, что тот потерял равновесие, пошатнулся и ударился бы о телеграфный столб, если б его не успел подхватить какой-то проходивший мимо молодой человек с кривым носом.

Микаэл хотел улизнуть, но почувствовал, что кто-то крепко ухватился за ремень его ящика.

— Что ты, как дикий бычок, наскакиваешь на людей? — заорал кривоносый и, ударив Микаэла по лицу, вырвал у него ящик и швырнул на мостовую. Ящик разлетелся в щепы.

Кровь бросилась Микаэлу в голову. Забыв обо всем на свете, он схватил одну из отлетевших в сторону досок и яростно кинулся на обидчика. Кто-то, однако, удержал его. Старик, которого он едва не сбил с ног, подошел к нему и отнял у него доску. Микаэла точно холодной водой окатили: перед ним стоял доктор Овьян. Он тоже узнал мальчика.

Говорят, душа сироты похожа на повитель, что всегда ищет опоры, будь то ствол, стерженек или веточка, — и уж коль найдет ее, то так к ней приникнет, так обовьется, что и силой не оторвешь.

Может быть, поэтому, познакомившись с Овьяном, Микаэл и его братья не могли забыть доброго доктора. Стоило телеге с дровами остановиться у его дома, как возле нее, словно из-под земли, вырастал кто-нибудь из братьев, а иной раз и все вместе. Они ни за что не ушли бы, не разгрузив телеги, не нарубив дров и не сложив их в сарайчик.

Овьян не мешал ребятам. Он только поглядывал издали и добродушно улыбался, видя, с каким удовольствием они работают.

А как усердно трудился бедняга Аби; он ни в чем не уступал братьям. И это с одной-то рукой.

«Пусть учится, работает, привыкает, — думал доктор. — В жизни его ждет немало трудностей».

Доктор никогда не предлагал ребятам денег. Он знал, что этим оскорбит их, омрачит их радость. Ведь тогда он перевел бы на деньги детскую любовь и преданность. Правда, в конце концов он не оставлял их труд без оплаты, но делал это так умело, что дети не чувствовали ни малейшей обиды.

Увидев Овьяна, Микаэл смущенно опустил голову. Он поспешил объяснить ему, что не виноват, что это получилось случайно — он спешил догнать Левона, которого не видел целую неделю и вдруг сегодня так неожиданно встретил. Впрочем, может быть, он и обознался…

Но нет, это был действительно Левон.

Микаэл узнал и знаменосца. Этот человек приходил на похороны матери, вместе с другими рыл могилу и первым бросил на гроб горсть земли. Потом он положил руку на плечо Левона и молча следил, как вырастает постепенно могильный холм.

Нет, конечно, Микаэл не ошибся, это был Левон. Из-за него он и налетел на доктора и получил здоровенную затрещину от кривоносого.

— Ничего, случается, — спокойно сказал Овьян. — А ящик твой? Знаешь, я думаю, это хорошо, что он разбился, да еще в такой знаменательный день. Да, да, — оживился доктор, и голос его окреп, — не печалься, погляди, как радуются люди!

И действительно, люди ликовали. Необычайно возбужден был и сам Овьян.

— С сегодняшнего дня тебе надо подумать о школе, о другой работе, — продолжал он.

Бесконечными колоннами шли рабочие. На площадях стихийно вспыхивали митинги, в восторженных речах изливали люди свою радость. Из открытых окон, с балконов, с тротуаров приветствовал народ проходившие по улице войска. Теперь не нужны были ни полиция, ни жандармерия — за порядком наблюдали сами рабочие с красными повязками на рукавах.

Один из них подошел и помог Микаэлу собрать рассыпавшиеся щетки и баночки. Кое-как сложив все, Микаэл поспешил домой.

Прошло несколько месяцев. Микаэл начал посещать школу. Здесь ему, как и другим нуждающимся ученикам, кроме горячего чая, бесплатно давали и новенькие учебники, и письменные принадлежности.

Арменаку тоже повезло: неожиданно из Армении приехал брат матери и увез хворого мальчика в деревню. «Как-никак, хоть воздухом надышится, попьет парного молока, оживет», — сказал дядя.

Левон по-прежнему работал в типографии. Жил он теперь в общежитии.

Аби, успевший к этому времени сбежать из двух детских домов, хороводил целой шайкой беспризорников и зайцем путешествовал из города в город.

Микаэл проучился в школе недолго. Очень скоро он решил, что ученье не для него — это удел других, более счастливых. А ему надо найти работу, чтоб иметь постоянный заработок.

Но разве можно предпринимать что-то, не посоветовавшись с доктором. Ведь это он устроил Микаэла в школу. Надо пойти к нему и, не таясь, рассказать о своем решении.

Доктор внимательно выслушал Микаэла и в душе во многом с ним согласился — действительно, положение у парня было тяжелое. Но разве легче было самому Овьяну пробивать себе дорогу в жизни? Разве без лишений, без трудностей достиг он всего, что имел теперь? Нередко в студенческие годы приходилось ему грызть сухие корки и листать медицинские учебники закоченевшими от холода пальцами. У него даже и угла своего не было. А раз случилось — даже выбросили его за неплатеж на улицу, а следом и убогий скарб вышвырнули. Днем бродил он по городу, как неприкаянный, а ночью, когда все погружалось в глубокий сон, пробирался осторожно к окну своего более счастливого товарища, жившего в одной немецкой семье, и, воровски юркнув в комнату, устраивался в ногах его постели, чтоб, скрючившись, продремать до утра. А на заре надо было испаряться. И так ровно три месяца, девяносто две ночи. Легко сказать!..