Текле растроганно смотрит на мужа и тоже тает, совсем как сахар в ее стакане, густо краснеет, жеманится. В ее потускневших глазах вспыхивают искорки, словно в затянутых пеплом углях затухающего костра.

Но надо было видеть и то, как, не отставая от Карпыча, Текле старательно накладывает сахар в стакан мужа. Вдоволь наговорившись и нашептавшись, допивают они до последней капли сладкий ароматный чай и встают из-за стола, довольные друг другом, миром и даже богом, хотя немало горьких дней они видели в своей долгой совместной жизни.

Но такие счастливые дни выдавались далеко не часто.

Старикам жилось одиноко и тоскливо. Особенно это чувствовалось по ночам, когда, заперев крепко-накрепко двери и окна и погасив огонь, Карпыч устраивался на своей скрипучей тахте, а Текле — на кровати. Кругом — в соседней комнате, в кухне, на дворе — было пусто, казалось, вокруг домика все обезлюдело. И чудилось старикам, что лежат они в темной, холодной яме. Им точно не хватало воздуха и, тяжело вздыхая, они долго ворочались — Карпыч на своей скрипучей тахте, Текле — на старинной пружинной кровати.

Старики были искренне рады новым жильцам.

Текле взяла на себя все заботы по дому — усердно, всем, чем могла, она помогала Анне, а Карпыч почти не спускал с колен Каринэ. Добрые и сердечные старики стали для Анны словно родными отцом и матерью. Она спокойно оставляла на них детей, уходя из дома на работу, на собрание или по делам в город. Вернется — чай ждет, умытые дети спят в своих кроватках.

Каждый раз, навещая Анну, Микаэл приносил дочурке какой-нибудь подарок. Девочка быстро привязалась к отцу. Едва завидев его, она начинала хлопать в ладоши и с радостным визгом бежала навстречу.

— Па!..

Микаэл подхватывал ее, прижимал к груди, тут же, на ходу, развертывал свои свертки и вынимал подарки.

Анна видела, как сильна взаимная привязанность отца и дочери, и все же не могла простить себе совершенной ошибки: зачем она приехала? Разве можно было ставить себя в такое глупое, унизительное положение?

Что она для Микаэла? Любит ли он ее? Если любит, то почему проявляет такую нерешительность? Почему прячет ее от близких, знакомых, друзей? Боится повредить своему доброму имени? Но ведь за ней нет никакого греха, она не совершила ничего позорного! Или ей следовало самой исправить их общую ошибку? Ведь могла же взять детей и уехать с ними на север, туда, где она когда-то жила? Там нашлись бы друзья и знакомые, которые помогли бы ей устроиться. Пусть было бы трудно, зато не страдало бы самолюбие и можно было ходить с высоко поднятой головой.

Что потянуло, что привело ее сюда? Неужели ее прельстило положение Микаэла, его имя, популярность? Или она из чувства человеколюбия не захотела отнять у отца любимого ребенка?

Нет, тысячу раз нет. Анна любила Микаэла, любила страстно, самоотверженно. Только иеной невероятных усилий удавалось ей скрывать от него это томившее ее жгучее чувство.

Она понимала, что их связывает только Каринэ. Не будь этого живого связующего звена, они так и остались бы друг другу чужими.

Жаль, что все это только теперь ей открылось. Иначе она вряд ли приехала бы сюда, в этот город, с которым Микаэл связан тысячами нитей. Прежде чем решиться на этот шаг, она должна была серьезно подумать о том, пожелает ли Микаэл пожертвовать своей репутацией добропорядочного человека. Ведь он — видный ученый, известный в городе врач! Все его ценят, уважают. Он — примерный муж, добрый родственник, почтенный профессор, почитаемый своими учениками… Да разве все перечтешь? Все это очень не просто, и Микаэл, конечно, не раз обо всем этом призадумается.

Но ведь жизнь, кипучая, многогранная жизнь, не всегда дает возможность все взвесить!

Сейчас весна, а весенние вечера, особенно здесь, на юге, так пленительны. Природа тысячами голосов призывает к счастью. И так хочется побродить рука об руку с любимым по этим зеленеющим улицам, побродить просто так, без цели, следуя только велению сердца.

Разве это невозможно? Разве не для этого создан человек?

Но… с кем побродить? С Микаэлом? А как же тогда та тысяча нитей?

«Боже мой, чем же все это кончится?» растерянно спрашивала себя Анна. И не находила ответа…

Верно говорят, что привычка — вторая натура.

У доктора Тандиляна давно вошло в привычку поспать часика два после обеда. Ну, может быть, не поспать, а просто хорошо отдохнуть, растянувшись на кровати.

Этот невысокий, полнеющий человек, с кругленьким брюшком и блестящей лысой макушкой, редко отступал от однажды заведенного порядка. И если какой-нибудь неожиданный посетитель осмеливался нарушать этот порядок, доктор мрачнел и был крайне раздосадован.

Однако на этот раз, когда домашние разбудили его и сказали, что его спрашивает супруга профессора Аразяна, Елена Ервандовна, Тандилян мигом поднялся. Сбросив с себя легкое пушистое одеяло, он вскочил с постели и, накинув плюшевый халат, побежал в ванную.

Лену он знал давно и ценил в ней хорошего рентгенолога. Сам Тандилян был гинекологом, и ему часто приходилось обращаться к Лене за помощью. В дни войны, когда Аразян был на фронте, Тандилян даже немного увлекся ею, правда, ненадолго; но, не видя никаких перспектив, он счел за лучшее вернуться к прежним деловым отношениям. Теперь, когда это бывало нужно, он рекомендовал своим пациентам обращаться только к Лене.

— И скажите ей, что это я вас к ней послал… — подчеркивал он обязательно.

Он явно старался снискать Ленино расположение. Когда-то большой любитель женщин, теперь Тандилян довольствовался немногим — ему, например, бывало приятно подать Лене где-нибудь в общественном месте пальто или оказать еще какую-нибудь небольшую услугу.

А подавать женщинам пальто доктор Тандилян страшно любил: к этому у него было какое-то особое пристрастие. Где бы это ни было — в театре или на каком-нибудь собрании — когда подходило время разъезда, Тандилян поспешно собирал номерки у сидевших рядом с ним дам и с ловкостью, удивительной для его отяжелевшего шарообразного тела, пробирался среди рядов к выходу. Прижав к груди полученные в гардеробе пальто, он терпеливо ожидал появления их хозяек, представительниц опекаемого им слабого пола, и заботливо одевал их.

Над чрезмерной галантностью доктора Тандиляна многие посмеивались. Говорили, например, что господь, создавая Тандиляна, позабыл вложить в его жирненькое тело одну какую-то косточку, и поэтому-де он получился таким мямлей. Но все равно, даже и те, кто над ним посмеивался, любили и уважали этого в общем неплохого человека.

Для себя же Тандилян требовал от людей только одного: чтоб о нем побольше говорили, не забывали почаще повторять его имя и выбирали, выбирали его, куда угодно и кем угодно — хотя бы членом совета общества «Друг леса», но только обязательно выбирали.

Сам он хорошо знал свои силы и никогда не перехватывал через край. Все в жизни он умел разрешать легко и без колебаний, и жизнь его текла спокойно и счастливо. В служебных делах он Всегда умел найти для себя какую-нибудь твердую опору. До возвращения Микаэла такой опорой был для Тандиляна директор клиники Геронти Николаевич, человек весьма влиятельный. Теперь, когда Аразян начал быстро расти, Танди-лян только и ждал удобного случая, чтобы заручиться его поддержкой.

Умывшись и переодевшись, Тандилян поспешил выйти к гостье.

— О, кого я вижу?.. Какими судьбами, Елена Ервандовна?.. Примите заверения в моем совершеннейшем почтении.

Протягивая вперед толстые, коротенькие ручки, Тандилян почти бегом устремился навстречу к Лене.

— Бесконечно, бесконечно рад, что вы, наконец, удостоили нас своим посещением. Но почему одни?.. А где Микаэл Тигранович? Был бы счастлив и рад видеть вас обоих под моим скромным кровом… Вы и представить себе не можете, как я уважаю и люблю вас обоих. Такая прекрасная, такая образцовая супружеская пара. Ваш покорный слуга, по крайней мере, другой такой не знает… Но почему вы в пальто? Извините, прошу вас…