— Микаэл, мне сказали, что Артем, муж мой, жив…

Голос Анны звучал глухо, но Микаэл отчетливо слышал каждое слово: «Артем жив…», «Артем жив…» Что ж, слава богу. Микаэлу доводилось слышать и о более поразительных случаях, и каждый раз он думал о той радости, которая нежданно-негаданно входила в дом какого-нибудь «пропавшего без вести» или «погибшего в боях за Советскую родину». Вот пришла такая радость и к Анне.

— Я должна как можно скорее ехать в Ленинград, — снова прозвучал голос Анны.

«Да, — подумал Микаэл, — она не может здесь оставаться, когда где-то ее ждет Артем, ее дорогой, ненаглядный Артем… А он, Микаэл, кто он для Анны? Простой встречный?.. Нет, неправда… Но кто же тогда?»

И только сейчас Микаэл впервые признался самому себе в том, что любит Анну, любит так, как никогда никого еще не любил. Как раз поэтому все у них так невероятно сложно, но эта сложность и таит в себе то невыразимое счастье, о существовании которого он и не подозревал до своей встречи с Анной.

Через несколько дней Анна с Эдуардом выехали в Ленинград. Их провожали Микаэл и Каринэ.

Беседа с доктором Тандиляном не принесла никаких результатов, и Лена решила при первом удобном случае поговорить с самим Геронти Николаевичем. Быть может, этот хороший семьянин, прослывший среди сотрудников, приятелей и знакомых примерным отцом и мужем, поймет ее, посочувствует и даст добрый совет.

Директор клиники принял Лену очень любезно. Он даже не поленился оторвать свое тяжелое тело от кресла и подать стул дорогой гостье.

Лена обошлась без вступления. Опустив глаза и теребя в руках платочек, она ровным, бесстрастным голосом, будто речь шла о чем-то давно пережитом и наскучившем, рассказывала Геронти Николаевичу о своей семейной трагедии.

Геронти Николаевич постарался не подать виду, что все это ему давно и хорошо известно. Он слушал грустное повествование Лены с хмурым выражением лица, время от времени сочувственно качая головой. «Ай, ай, ай, — казалось говорил он, — что я слышу, Елена Ервандовна, может ли это быть?..»

Когда Лена замолкла, Геронти Николаевич снова поднялся с кресла и, подойдя к ней, дружески опустил руку на ее плечо.

— Поверьте мне, Елена Ервандовна, все это пустые разговоры, на которые не стоит обращать внимания. Вы думаете, мало врагов у нашего Микаэла? Ведь все это люди делают только от зависти, из одного желания напакостить. Им кажется, что они нашли единственное уязвимое место, потому что в науке им с Микаэлом не потягаться. Но мы им не позволим, мы…

Лена попыталась было объяснить, что это не сплетни, а, к глубокому сожалению, чистая правда, она ведь сама давно замечала. Фактов, правда, в руках у нее нет, но разговоры, разговоры, да вот еще две анонимки. И потом, разве отношение к ней Микаэла само по себе ничего не доказывает? Женщина в таких делах никогда не ошибается…

Лена не хотела признаваться, что она знает Анну, была у нее. Такое признание унизило бы ее и представило в невыгодном свете.

Геронти Николаевич прервал ее.

— Я не собираюсь подкладывать вам под голову мягкую подушку, Елена Ервандовна, но поймите одно, — и это не только мое мнение, но и мнение одного ответственного работника министерства, — наш Микаэл блестящая голова, это звезда первой величины, которая достойна украсить собой небосклон советской науки. А потому мы должны беречь его пуще глаза. И особенно это относится к вам, Елена Ервандовна, как к его, так сказать, «дражайшей половине». А прислушиваться ко всяким грязным пересудам и огорчать по пустякам такого человека, я бы сказал, — тут он отер платком капли пота со своей розоватой лысины, — ну… я бы сказал, это было бы просто преступлением…

Лена почувствовала, что если он скажет еще несколько слов в том же роде, она не выдержит и обрушит на эту тупую лысую голову град оскорблений.

Губы ее искривила горькая улыбка. Эти люди никак не хотят попять, что она не враг Микаэлу, что он ей близок и дорог, а достоинств его она никогда не отрицала. Но почему они считают, что ему дано право втаптывать в грязь достоинство жены, унижать ее перед всеми? Какая связь между всем этим и талантом Микаэла?.. И, наконец, почему эти люди делают из него какого-то идола, перед которым следует преклоняться?..

Мигом взвесив все это, Лена пришла к выводу, что продолжать беседу «с этим идиотом» не имеет никакого смысла. Все равно он не захочет и не сможет понять ее, как не понял ее и Тандилян.

Им — и директору клиники, и доктору Тандиляну, и «ответственному работнику министерства» — нужна, по-видимому, лишь одна половина жизни Микаэла, их интересует только «профессор Аразян». А до того, как он живет вне науки, им нет никакого дела. Это — частная жизнь профессора, нечто чисто личное, куда грешно даже заглядывать.

Поспешно простившись с Геронти Николаевичем, Лена ушла. Всю дорогу она продолжала мысленно спорить с ним, с Микаэлом, с Анной. Надеясь хоть на время отделаться от своих неотвязных мыслей, она решила прогуляться по скверу.

Дорожка в сквере была усыпана осенними листьями, желтыми, красными. Ветер вздымал их, кружил в воздухе и, перенося с места на место, собирал в кучки. Мягко шелестели, склоняясь друг к другу, верхушки полуоблетевших тополей, и во всех уголках притихшего сквера слышался печальный шепот: «Осень, осень…»

Лена шла, невольно прислушиваясь к этим звукам. Вдруг с громким шорохом посыпались тяжелые, крупные капли внезапно хлынувшего дождя, поглощая рассеянную в воздухе едкую пыль и прибивая к земле сухие листья.

Дождь разгулялся, забарабанил по железу крыш, зашумел в трубах, забулькал в канавах вдоль тротуаров, дохнул влажным холодом и загнал прохожих в подъезды домов, под навесы, в магазины.

А Лена все шла, не чувствуя ни холода, ни потоков хлещущего по ней дождя.

Целый месяц Лена пролежала в больнице. Когда ей стало немного легче, Микаэл перевез ее домой.

За последнее время их отношения улучшились. Трудно сказать, что было тому причиной, возможно, этому способствовала серьезная болезнь Лены, — только Микаэл стал внимательнее к жене. Это замечали все. Чувствовала это и сама Лена. Но она никому в этом не признавалась…

Однако, если говорить откровенно, она давно ждала этой перемены и ни на минуту не теряла надежды, что Микаэл когда-нибудь пожалеет о случившемся и одумается. Она ждала терпеливо и уверенно.

Но как дорого обошлось ей это ожидание!

Лена заставила себя замкнуться; решила молчать, ни о чем не спрашивать, ничем не интересоваться. Она только таяла на глазах, да время от времени это огромное нервное напряжение прорывалось слезами.

Родные и друзья смотрели на Лену с невольной тревогой. «Нет ли у нее…» — начинали они, но так и не решались закончить. Один знакомый онколог, подговоренный Тандиляном, полушутя сказал ей даже как-то, что было бы неплохо, если бы рентгенологи время от времени просвечивали и самих себя.

В ответ Лена лишь грустно улыбнулась: кому, кому, а уж ей прекрасно было известно, отчего она худеет.

Она избегала столкновений с Микаэлом, хотя и чувствовала их неизбежность, потому что хорошо знала: первое из них будет и последним. После открытого объяснения никакая сила не сумеет ее заставить оставаться с ним под одной крышей.

Путаный клубок ее мыслей и чувств походил на горную лавину, сползшую по склону на край пропасти и точно в испуге здесь замершую.

Ничтожный толчок, просто камешек, скатившийся из-под копытца дикой козы, и вся эта махина сорвется и с диким грохотом ринется в пропасть.

Чувствуя это и все еще не теряя надежды, Лена всеми силами старалась отдалить возможное столкновение.

И, кажется, она не ошиблась.

Среди знакомых и приятелей, навестивших Лену после болезни, был и доктор Тандилян. Он преподнес ей цветы и большую коробку шоколадных конфет.