Дверь в комнату Алана была тоже открыта. Фотографии над столом, как и предполагала Нина, не было. Только посредине осколков вазы распластались четыре увядших нарцисса.
Нина отвела взгляд от погибших цветов и вдруг совершенно некстати вспомнила про медвежью шкуру, так долго терзавшую ее воображение.
Какой-то детский интерес капризно и настойчиво требовал посмотреть, забрали ли наши солдаты тигра с медведем.
Почему-то ей хотелось, чтобы они остались в зале, как напоминание о чем-то безвозвратно ушедшем. Пусть это было и не самое счастливое время, пусть это были месяцы и годы изгнания, и все-таки Шрайберы не сделали Нине ничего плохого, и она не желала им зла. Но, конечно, вряд ли победители оставили ценные трофеи — может быть, самое ценное, что было в доме, не считая шкатулки Берты.
Девочка не ошиблась. Зал предстал перед ней разоренным и опустевшим, как будто никогда не сверкал хрусталем для гостей. Как будто никогда не наполнял его такой уверенный, такой беспечный смех. Красный лапоть снова всплыл в памяти Нины и растаял вместе с обидой.
Осколки люстры, тарелок, бокалов усыпали некогда белый ворс, хранивший теперь отпечатки измеривших сотни километров подошв.
Нина повернулась к двери, но что-то мешало уйти. Как будто кто-то беспощадный и властный смотрел ей в спину и приказывал: «Вернись».
Девушка повернулась и встретилась взглядом с Адольфом Гитлером. Развязавший войну смотрел как всегда свысока. Между глаз на портрете чернел бездной след от пули.
«Девушка, ты нужна фюреру», — звал голос из пустоты.
Нина бросилась к лестнице, спасаясь от этого взгляда.
Скорее в карамельно-розовую комнату с вечно раскрытым, приглашающим прикоснуться к черно-белой тайне пианино, с плюшевыми задумчивыми мишками, с белокурой красавицей-куклой, похожей на Розу!..
Скорее плюхнуться, как в облако, погрузиться в девичью перину с тонким-тонким ароматом каких-то духов!
Скорее перемерить все оставшиеся платья! Самые красивые Ирма, наверняка, увезла с собой. Но не могла же она забрать весь ослепительно-пестрый ворох. И наверняка, остались в шкафу босоножки, белоснежные, с тонкими ремешками крест-накрест на щиколотке!..
Не держась за перила, бывшая узница впорхнула на второй этаж.
Здесь было спокойнее и даже уютнее, но война похозяйничала и в этой комнате. Как легкий первый снег, весь второй этаж устилал пух из вспоротых подушек. Нетающий снег поднимался от ветра шагов и снова, грустно кружась, опускался назад на паркет.
Мимоходом Нина бросила взгляд на казавшиеся некогда грозными черные кресла и черный диван. Теперь вспоротая кожа дыбилась пружинами.
Зеркало укоризненно отражало расколотой поверхностью остатки былого уюта. Нина мельком поймала в треснутой паутинно глади своё отражение и поспешила в розово-голубую комнату.
Но теперь от былого девического, воздушного уюта не осталось и следа.
С разбитого рояля свисала кукла в голубом платье. Кверху вспоротым плюшевым брюхом лежал на усыпанной осколками и пухом голубой дорожке рыжий медвежонок.
Нелепым белым зверем щетинились в углу истерзанные подушки и перины.
Только внутри шкафа царил порядок. Аккуратно развешанные в ряд платьица, как кошки, так и льнули к рукам разноцветным крепдешином, крепжежетом: «Примерь». Нина взяла одно наугад, поманившее насыщенным бирюзовым, щедро отделанном кружевами. Пышный низ едва доходил до колена. Коротки оказались и другие наряды Ирмы, и Нина с досадой бросила яркий ворох на пуховую груду в углу, похожую на странного белого медвежонка.
Зверь неожиданно рыкнул, встал на дыбы и рассыпался на белые клочья. Из пуховой груды с радостным лаем выкатился комочек белого меха.
— Меккен! — так и всплеснула руками девушка.
Собачонка ещё звонче завизжала, отчаянно завиляла хвостом.
Нина опустилась на корточки, а Меккен изловчился, лизнул её в нос. Девушка погрустнела.
— Не могу я взять тебя с собой, Меккен. У тебя хоть дом, а у меня и дома нет. Не знаю, что завтра будет со мной. Куда я возьму тебя, сам подумай?
Питомец Шрайберов жалобно заглядывал Нине в глаза, жадно вслушиваясь в интонации знакомого голоса.
Девушка вспомнила про утку на кухне, взяла собачонку на руки и сбежала с ней вниз. Поставила утятницу на пол. Меккен жадно набросился на птичье мясо, а Нина бросилась к двери.
Жалобное повизгивание Меккена и его пронзительный взгляд саднили врезавшимися в память осколками.
На улице Нина спохватилась, что совершенно забыла примерить босоножки своей немецкой сверстницы, но возвращаться туда, где Меккен ждет от нечужого человека заботы и ласки, было немыслимо. Девушка пошла быстрее. Каждый шаг отдавался колючей, режущей болью. Мелкие осколки, усыпавшие пол, врезались-таки в загрубевшие ступни. Нина остановилась, чтобы извлечь причину боли. Из ранок сочилась кровь.
Поморщившись, девушка продолжила путь. Нина направлялась к Черному замку. Уж там-то точно, как в огромном магазине, найдутся для неё и платья, и новая, прочная обувь.
У входа в замок Нина в нерешительности остановилась. Было странно представить, что четырехэтажный великан вдруг опустел. Наверняка хоть в одной из комнат кто-то да остался. В памяти снова прозвенел заливистый голосок Меккена.
Нина сдвинула брови и решительно шагнула вперед. Мрачноватые и праздничные покои встретили её тишиной; что-то противоестественное было в этом молчании, как будто дом вдруг онемел.
Девушка дошла до лестницы и обернулась. В углу лежали поверженные железные истуканчики. «Поэтому так тихо», — черным лебедем скользнула мысль. Следом другая: «А целы ли лебеди?»
Нина хотела даже сначала вернуться на озеро, а уже потом исследовать гардеробы красавиц-сестёр. «Вроде бы были», — смутно нарисовало не то воображение, не то память, успевшая на ходу выхватить из цветущей зелёной панорамы лебедей, черные фигурки, похожие на немецких вдов и матерей, которых война одела с головы до ног в траур.
От мыслей-лебедей захотелось зарыться с головой в не-черный бархат, кружева, белоснежные, розовые, как яблоневые и вишневые сады, захватившие Германию в дурманящий, ласковый плен.
Нина не заметила, как оказалась на последнем четвертом этаже. Девушка стояла у окна, откуда могучим частоколом высился ряд крепких дубков.
Расплавленным зеркалом приглашало посмотреться в тёмную глубину озерце. Как заведённые, чёрные фигурки скользили по его прохладной глади.
Раз… два… три… четыре… пять… шесть… семь… Внимательным взглядам Нина прошлась по изогнутым шеям. Облегченно вздохнула и отошла от окна, остановилась посередине комнаты, ближайшей к лестнице. Как и во всём доме, здесь каждый метр был оккупирован беспорядком. Дыбились пружинами вспоротые черные диваны и кресла. Жалко громоздились изломанные столы и стулья. Портреты недоумённо взирали на крах былого уюта из искалеченных рам. Одному холсту досталось особенно. Картина лежала ничком посредине комнаты. Рваными ранами зияли следы от пуль, стреляли несколько раз, как в опасного врага, чтобы убедиться: уничтожен. Повинуясь тому щекочущему любопытству, которое заставляет ребёнка шагнуть в незнакомое тёмное помещение, Нина повернула картину и тут же отшатнулась от неё. На неё смотрели холодными безднами голубые глаза Развязавшего Войну. Девушка поспешила перевернуть картину, взгляд Нины заметался по комнате и нашёл приют на распахнутой дверце шкафа, откуда вот-вот грозило вывалиться розово-белое кружевное облако. «Только на бал в таких платьях, — подумалось Нине. — Куда мне». И она решительно отвергла воздушный соблазн.
Зато в другой комнате она обнаружила очень удобное зелёное с белым воротничком платье на каждый день и нарядное красное. Но красное было похоже на то, что когда-то подарила ей хозяйка Черного Замка. Слова Стефы о сгинувшей в огне крематория женщине, носившей платье по итальянской моде, пронеслись в мыслях неприятным воспоминанием, и Нина отбросила и это платье. С удовольствием перед огромным трюмо (ещё больше, чем в доме Шрайбера!) переоделась в зеленую обновку. Не меряя, прихватила с собой поманившее яркостью голубое платье. Изношенный в прах серый в полосочку ситец повержено, лежал на полу. Не было недостатка в доме и в обуви. Нина выбрала зелёные туфли на низком каблуке и белые носочки к ним. Обувь была немного велика, но девушка подумала, что так даже лучше, не набьет мозоли. К тому же, туфли как нельзя лучше подходили к её новому платью, и оставить их в Черном Замке было невозможно. Про запас Нина захватила бежевые ботиночки, совсем без каблука. Эти пришлись как раз в пору и были ещё удобнее зелёных, хотя и не так красивы.