…Распахнутая дверь каменного дома, где жила пожилая чета, тревожно поскрипывала, будто ветер предвещал зловещую развязку.

Первой на крыльце показалась фрау в черной шляпке и сером плаще, нагруженная коробками в которых, судя по тому, как осторожно она их прижимала к себя, было упаковано что-то бьющееся.

Женщина села на повозку и так и оставила хрупкую поклажу на коленях.

Хозяин вышел с небольшим чемоданчиком. Нина решила, что в нем собрано самое ценное — документы, деньги, драгоценности и, может быть, какие-то фамильные реликвии.

Пожилой мужчина направился к повозке, положил чемоданчик на повозку и вернулся во двор к маленькому сарайчику.

Немец вынырнул оттуда с небольшим ведерком и повернул в сторону дома с зарешеченными окнами и замком на двери.

Нина вытянулась в струну. Решительный вид немца внушал беспокойство. Оно перешло в ужас, когда пожилой мужчина одним резким движением выплеснул содержимое ведра на стену дома и, отбросив опустошенную емкость, в то же мгновение чиркнул спичкой.

Пламя мгновенно охватило дом. Из зарешеченных окон повалил дым.

Нина бросилась к воротам, не отдавая отчет своим действиям, но неожиданно ее удержала сзади чья-то сильная рука.

Девушка обернулась. Ее локоть стискивала Берта.

— Пустите! Пустите! — пыталась вырваться Нина. — Там же люди!

Но Берта с неожиданной силой рванула девочку на себя.

— Stop, Nina. Man darf dorthin nicht, (Стой, Нина. Туда нельзя.) — в строгом голосе немки дрожали слезы.

— Пустите, пустите, — бессильно всхлипывала Нина.

Пожилой немец, учинивший это адское пламя, стоял и смотрел, как бушует огонь.

На лице его застыла маска садиста, жаждущего стона. Но из окон в полный дыма двор вдруг полилась стройная песня.

Согнувшись, как будто на плечи его навалилась невидимая тяжесть, немец поспешил к ждавшей его повозке.

«Шумит и стонет Днепр широкий», — лились ему вслед голоса такие сильные и чистые, что, казалось, пели ангелы.

Конь испуганно рванул повозку, застучал копытами по асфальту.

Голоса смолкли, растворились вместе с дымом в небесах.

— Пойдем, — потянула Берта Нину от ворот. Тело девочки, как от тока, сотрясала дрожь, а по щекам в безмолвном плаче катились слезы.

Нина не помнила, как оказалась на кухне. Берта сосредоточенно и щедро намазывала хлеб маргарином. Лицо немки ничего не выражало, и Нина поняла, что хозяйка старается не думать. О войне, которая подходит к такому неожиданному для нее концу, о смерти сына и о том, что скоро и ей придется покидать уютный белый дом. Еще до того, как во дворе расцветут розы.

Девочка взяла бутерброд и выбежала на улицу. Дом с решетками на окнах уже истлевал, но, казалось, голоса сожженных узников по-прежнему наполняют Лангомарк и будут вечно звучать в его спокойной умиротворенности. И, может быть, никто уже не узнает имен геройски погибших мучеников.

Над пепелищем по-прежнему цвели вишни. Так беспечно, что казались нереальными.

Едкий запах дыма не отпускал Нину весь день и даже ночью, казалось, проникал в каждую щелинку барака. Девочка ворочалась на нарах, но, не смотря на усталость, сон не приходил. Пробовала было, как учил в детстве отец, считать баранов. Один, два… тридцать четыре, тридцать пять… Но бараны оборачивались цветущими вишнями с едким запахом гари. Теперь девочка почти задыхалась от него.

Нина открыла глаза. В дверной проем валил густой дым.

«Лес горит!» — молнией сверкнула странная догадка.

Нина вскочила, растолкала сонную Надю.

«Лес горит!» — кашляя от дыма, выкрикнула Нина на весь барак.

«Вставайте! Вставайте! — проснулся Илюшка. — Лес загорелся!»

Нина ринулась к двери. Толкнула ее от себя.

Проклятье!

Эконом же закрывает их теперь на ночь, а значит, сейчас они задохнутся в дыму.

Нина принялась колотить в дверь. Все бесполезно! Даже если их и услышат, никто не откроет. Они сгорят, как узники Лангомарка.

Но неожиданно снаружи повернулся ключ.

По Берхервергу стелился дым. Над лесом поднималось кровавое зарево пожара.

— Бежим! Скорее!

Голос открывшего дверь показался Нине знакомым. Русский и, наверное. узник. Но откуда у него ключ?

Немолод, лысоват и этот плутоватый взгляд, как у ребенка. Длинная густая борода.

Нина ни секунды не сомневалась, что когда-то видела это лицо. Давным- давно… Но где?…

Мужчина потянул замешкавшуюся девочку за руку.

Он шел, почти бежал, согнувшись и припадая на одну ногу.

— Захар! — узнала Нина.

Конечно, это был он, только теперь у Захара была пушистая борода. Которая и ввела ее в заблуждение.

— Захар, — окончательно убедившись, что не обозналась, девочка обрадовалась земляку, как родному. — Как ты здесь оказался? А тетя Таня с Коленькой? А муж ее? Тоже здесь где-то?

— Тс-с-с, — приложил Захар указательный палец к губам. Нина послушно замолчала.

Весь вид Захара говорил о том, что он выполняет какую-то важную миссию.

— Скорее, — торопил Захар.

И вот они оказались в лесу, а сквозь деревья поблескивало зарево.

— Не бойся, — приободрил Захар. — Огонь сюда не пойдет. Ветер с другой стороны.

Впереди была темнота и деревья, и Нина очень боялась упустить из виду своего странного спутника.

Но, наверное, он что-то все-таки напутал или с лесными тропами или с направлением ветра, потому что огонь трещал уже за их спинами.

Нина в ужасе обернулась.

Пылающая стена двигалась прямо на них.

— Бежим к Одеру, — снова потянул Нину за руку Захар.

Теперь он почти не хромал. Опасность придала ему не известно откуда взявшиеся силы, так что девочка едва поспевала за ним.

Огонь остался позади. Впереди мрачно поблескивала река.

Река!

Захар все предвидел!

Он что-то говорил еще тогда, в Козари, что будет много огня и пепла и что-то о реке. Захар говорил об Одере! Но откуда он знал тогда, в сорок первом…

— Ты все знал, Захар? — эта догадка почему-то испугала девочку.

Мужчина ответил молчанием, подтверждая тем самым ее слова.

Он сосредоточенно раздвигал перед собой кусты, преграждавшие дорогу к воде.

— Кто ты, Захар?

Нина почувствовала, как по ее коже пробегает легкий озноб.

— Всего лишь проводник.

— Наших? Немцев? Ой, Захар! Прости! Конечно, наших! Что я говорю? Это от страха! Прости! Прости, Захар, не обижайся.

От страха слова так и сыпались в горящую темноту, а собственный голос теперь казался Нине странным и гулким в этом темном лесу, охваченном огнем.

— Мира, — кротко и коротко ответил Захар и остановился у реки. — Плыви на тот берег.

— Но я не умею плавать! — испугалась Нина.

— Плыви, — повторил Захар спокойно и уверенно.

— А ты?

— Я должен вернуться за своими.

— Захар!

— Плыви!

Нина робко вошла в холодную темную воду. Сразу у берега дно обрывалось, и девочка оказалась в воде по самое горло.

Оттолкнувшись от тверди обеими руками, Нина принялась отчаянно барахтаться и неожиданно со смешанным чувством радости и страха ощутила, что вода держит ее на плаву.

Девочка набрала в легкие побольше воздуха и поплыла лихорадочными рывками к другому берегу.

Там, на розовеющем горизонте, медленно вставало солнце.

Страшная ночь кончалась.

Там, на другом берегу были наши.

Там не было ни темного леса, ни пожара.

Там не было смерти.

Там было светло и тепло, и весна никогда не кончается.

Заветный берег был все ближе и ближе, и вот Нина решилась, наконец, выпрямиться и ощутила под ногами твердое дно.

Девочка шагнула на солнечный берег и проснулась.

Явь с весенним янтарным светом была как будто продолжением сна.

И даже ощущения при пробуждении не сменилось разочарованием: «Это был только сон».

Нет. Нина села на нарах.

Надя улыбалась чему-то во сне. Может быть, она тоже ступала по тому берегу.

Иван с сыновьями похрапывали на разные голоса.