Участь дочерей печалила Густава, но в то же время радовало то, что они всегда были с ним. И все-таки Густав Майер все чаще задавал себе вопрос: «По настоящему ли счастливы его дочери?» и все чаще не находил ответа.

А хуже всего было то, что теперь сестры, всегда обожавшие друг друга, ссорятся почти каждый день.

Вот и утром…

Солнечные зайчики весело метались по комнате Ингрид, обещая безоблачный день. Девушка успела поставить в вазу у портрета фюрера три белых лилии, и теперь любовалась то кумиром, то нежным букетом.

И надо же было Еве заглянуть к ней в это утро!.. Ингрид так и не поняла, что произошло. Конечно, она знала, что Ева отнюдь не разделяет ее пламенной любви к фюреру. Но сейчас (Ингрид была уверена, хотя и не могла этого объяснить) дело было в лилиях. В трех белых лилиях.

ЕВА УВИДЕЛА ЛИЛИИ.

— Убери эти лилии!!!

Крик как выстрел в грудь.

— Что тебе сделали эти лилии? — растерялась Ингрид.

— Не они, а он! — Ева с ненавистью смотрела на Гитлера.

Ингрид инстинктивно заслонила собой портрет от сестры. Мало ли что можно ожидать от нее, когда она в таком состоянии!

— Ненавижу твоего Гитлера! — накинулась на фанатичную младшую сестру Ева. — Это он убил моего Отто!

— Ты должна быть счастлива, что твой никчемный Отто умер за великого фюрера! Как я была бы счастлива умереть за него!

— Да что ты знаешь о счастье?!! — задыхалась от негодования Ева.

На крики почти одновременно сбежались Анна-Элизабет, Магдалена и Криста.

— Я так и знала! — всплеснула руками Магдалена и глаза ее стали совсем огромными, страдальческим. — Опять в доме шум из-за этого Антихриста!

— Да как ты можешь?! — готова была расплакаться Ингрид. — Ты… уж лучше бы ты ушла в свой монастырь!..

— Ингрид! — встала на сторону Магдалены старшая сестра. Как всегда в таких случаях голос ее стал нравоучительным и подчеркнуто снисходительным. Так разговаривают с капризным маленьким ребенком. — Зачем ты так разговариваешь с сестрой? Ты ведь сама потом будешь жалеть об этом. Обидеть родную сестру из-за человека, развязавшего кровавую бойню. И для чего? Никто не знает, для чего! Для чего сжигают заживо в печах евреев? Для чего умирают наши солдаты в России? Просто потому, что обыкновенный человек, похожий на Чарли Чаплина, решил, что он великий человек!

Еще секунду назад на глазах Анны-Элизабет блестели слезы, но теперь, как всегда неожиданно, она перешла к безудержному веселью.

— Да! — нервно засмеялась старшая сестра. — Совсем как в сцене из фильма «Великий диктатор»! Там, помните, Чарли Чаплин играет с глобусом…

— И разбивает его! — вспомнила Ева.

— То же и Гитлер сделает с планетой! — мрачно предрекла Магдалена.

— Бред! — схватилась за голову Ингрид. — Я не могу больше слышать этот бред!

— Девочки, — примирительно вставила Криста, до этого молчавшая, чтобы не подогревать и без того накалившиеся страсти, — давайте не будем ссориться из-за «боварского ефрейтора».

Ингрид бессильно опустила руки.

— Уходите! Все! — гневно указала она на дверь.

Лицо Ингрид выражало такое отчаяние, что сестры послушно удалились.

Остался только он. Его открытый взгляд, зовущий за собой. И голос. «Девушка, ты тоже нужна Гитлеру».

А сестры?.. Ингрид с трудом подавила тяжелый вздох.

Ева будет до старости сокрушаться о потерянном мелкобуржуазном рае, если не встретит такого же героя-красавчика. Магдалена… Уж лучше бы, и правда, ушла в свой монастырь! Подумать только, назвать великого фюрера антихристом! А Элизабет никогда не перестанет бредить кино. И ладно бы серьезным кинематографом, как фильмы Ленни Риффеншталь, а не глупыми американскими комедиями! Сравнить шута Чарли Чаплина с великим фюрером! И Криста туда же!.. «Девочки, не будем ссориться из-за „боварского ефрейтора“!»

Все это слишком! слишком! слишком!

Любая, любая из Союза немецких девушек немедленно бы оповестила своего фюрера о таком возмутительном предательстве их вождя, даже если предателями оказались самые близкие люди.

Ингрид судорожно выдвинула ящик стола, повернула в замочке серебряный ключ, вырвала из дневника белоснежный чистый лист.

Небесно-голубой взгляд фюрера снова всплыл в памяти.

— Девушка, ты тоже нужна Гитлеру, — снова и снова говорили эти глаза, и Ингрид размашисто написала «Дорогой фюрер», и тут же жирно зачеркнула слово «дорогой», показавшееся ей непростительной фамильярностью рядом с «фюрер».

Потом Ингрид зачеркнула и «фюрер» и отбросила ручку.

Нет, она такая же мещанка, как Элизабет, как Магдалена, как Криста и как Ева. Она не способна на великие дела во имя своего фюрера.

Ингрид бросила полный отчаяния взгляд на портрет, и ей показалось, что Гитлер смотрит на нее с упреком.

Ингрид с ожесточением скомкала ненаписанное письмо и подошла к открытому окну.

Вдали по черной глади озера скользила пара черных лебедей.

«Я утону! Я не умею плавать!» — решила Ингрид и тут же снова вспомнила о сестрах, о матери, об отце и горько, безутешно заплакала.

За дверью послышался шорох шагов.

Мама.

— Ингрид, — Грета осторожно постучала в дверь, — ты едешь с нами на прогулку?

У порога уже нетерпеливо били копытами о землю два красавца-коня — черный и белый — любимцы Густава, впряженные в закрытую карету (день хоть и солнечный, но довольно ветреный), черную, но так обильно украшенную позолоченными вензелями, что издалека она казалась золотой.

Все сестры, кроме Ингрид, были уже в сборе. Наконец, спустилась и она, все еще шмыгая носом, с красными от слез глазами.

Карл-Густав с гордостью окинул дочерей взглядом. И остался доволен. Девочки чем-то расстроены (понятно, чем), но все равно очень хорошенькие в одинаковых шляпках и темных повседневных блузках и юбках. Опадают года с дерева жизни, а красавицы его все такие же, словно вместо простого счастья земной любви подарена им вечная весна.

Чтобы развеселить дочерей, Густав решил в этот день сменить привычный маршрут…

Кареты хозяина черного замка время от времени мелькали за деревьями, оставляя странное ощущение щекочущего любопытства. В это утро два красавца — коня, легко мчавшие закрытый экипаж, свернули на лесную дорожку. Рядом с экипажем важно трусил большой холёный бульдог.

Пожилой мужчина в молочно-бежевом холщовом костюме и соломенной шляпе, обвитой, как змейкой, изумрудно-зелёной лентой, резко натянул вожжи.

— Тпр-ру, — остановил он лошадей у деревянной беседки.

Фрау с точеным профилем нестрого нахмурившись, бросила из окна рассеянный взгляд и махнула рукой, что-то сказала мужчине.

Краем взгляда Нина рассматривала диковинную карету. По-видимому, дама и господин и были хозяевами таинственного замка, а пять женщин в экипаже, разных возрастов, но все молодые, — их дочерьми. Сходство красивых лиц не оставляло сомнений, что они сестры.

Красавицы смотрели на девочку, переглядывались и чему-то смеялись. На всех были одинаковые аккуратные коричневые фетровые шляпки с узкими полями и кофточки с рядом мелких перламутровых пуговиц, одного фасона, но разных цветов, отчего сестры казались похожими на стаю бабочек: жёлтая, лиловая, вишневая, бледно-розовая, синяя…

На их матери была более строгая, темно-серая, почти чёрная, и широкополая шляпа в тон.

Хозяйка замка долго и сосредоточенно смотрела, как Нина ошкуривает дерево. Девочке даже стало неловко от этого взгляда, не то жалостливого, не то осуждающего, как будто она в чем-то перед ними провинилась. В то же любопытство щекотало под ложечкой и заставляло снова и снова украдкой отрывать глаза от ствола и рассматривать похожих на сказочных принцесс красавиц. В какой-то момент Нине даже показалось, что они и впрямь принцессы, о которых рассказывала бабушка…

Сёстры смотрели на Нину, перебрасывались, как мячиками, взглядами и чему-то смеялись.

«Почему они смеются?» Девочка почувствовала, что смеются над ней. Беззлобно, а все равно обида скользнула в сердце. Нина опустила глаза. Немки в шляпках и красивой чистой одежде смеялись над её заштопанным платьем, не стиранном не меньше двух недель. Как будто она виновата в том, что так долго не было дождя… Нет. И в том, что нет другой одежды — не её вина, а тех, кто выгнал её из Козари, разлучил с Толиком! Серёжу не забрали бы на фронт! А тетя Дуня сшила бы ей новое платье! Всё это хотелось выкрикнуть в красивые смеющиеся лица.