Что касается шахматных задач, то интерес к ним Набокова стремительно возрастал. Единственная уцелевшая рабочая тетрадь, которую он вел в сентябре — октябре 1918 года, имеет название «Стихи и схемы», удивительным образом предвосхищающее его «Стихи и задачи» 1970 года. «Схемы» здесь — это не только стиховедческие записи по Белому, но и диаграммы нескольких шахматных задач. Фрагменты прозы и черновики писем (одно — Люсе Шульгиной, одно — подруге, уезжающей из Ялты в Харьков, еще одно — некоей Наталье Дмитриевне) заставляют лишь пожалеть о том, что он оставил так мало черновых материалов этого рода. Небольшая деталь, вероятно попавшаяся ему на глаза в их новом доме в Ливадии, — «К двери приклеены два лоскутка бумаги. На каждом — по крупному нулю. Остроумное применение календарных праздников» — через восемь лет проглянет в его первом романе. Есть в тетради заметка о цветном слухе, где он так же приписывает разным фонемам определенные цвета, как несколько десятилетий спустя в своих автобиографических книгах: например, буква «Л» в 1917 году «грязно-белая», в «Других берегах» — это «вермишель» из «белесой группы», а в «Память, говори» она белая и «вялая, как лапша». В другой записи Набоков изображает себя во время вечерней прогулки: глядя на первую, самую любимую свою звезду, он подыскивает для нее сравнения, но все, что он видит вокруг, — фонтаны, красные розы, черные от лунного света, горы вдали — все уступает ей в красоте. И вдруг он слышит ее голос:
Глупенький человек! — нежно сказала звезда. — Чем ты восхищаешься? Ведь я тоже мир, не такой, как тот, в котором ты живешь, но тоже темный и шумный. В нем много печального и грубого, и — если хочешь знать, — в этот самый миг один из обитателей моих — поэт, как и ты, — смотрит на ту звезду, которую ты называешь «Землей», и шепчет ей: «О чистая, о прекрасная!»
Эта мысль оформилась в стихотворение и утратила свою силу, чтобы через пятьдесят лет снова возродиться в Антитерре романа «Ада»57.
Главным достижением набоковской поэзии этого периода стал написанный по просьбе Владимира Поля и посвященный ему цикл «Ангелы» — девять стихотворений, по числу ангельских чинов в небесной иерархии. В обращении к образам ангелов иногда видят доказательство религиозных чувств Набокова, но он сам позднее отрицал какое-либо влияние христианства, несмотря на то что в его говорливой поэзии следующего десятилетия изредка встречаются библейские сцены и метафоры. Это отрицание было совершенно искренним и не объяснялось — как предполагают некоторые — тем, что он стыдился молодого пыла, который с возрастом остыл. Об этом свидетельствуют уже первые два стихотворения цикла. В «Серафимах» несколько слезинок ангелов превращаются в звезды, а другие падают на землю:
живые отблески небесной красоты,
хвала, предчувствие сияющего Бога,
и пламенной любви блаженная тревога,
и вдохновенья жар, и юности мечты.
В «Ангеле-хранителе» ангел смотрит на спящего поэта, которому утром жизнь кажется ненавистной, пока он не видит первую тень, а за ней — первые лучи солнца: золотые перья крыльев незримого ангела. Как замечает сам Набоков, его интересовала не религия, но разработка византийской системы образов58.
Страстный поклонник оккультных наук, Поль попытался заинтересовать своего юного соседа мистицизмом. Набоков попросил у него книги по этому предмету, которые Поль принес из большой библиотеки Гаспры59. Однако ни мистицизмом, ни христианством нельзя объяснить те особенности философии более позднего Набокова, которые уже заметны в цикле «Ангелы» и в других его ранних стихотворениях. Цикл в целом создает очень набоковское ощущение многоуровневости сущего, и здесь его любовь к игре — кажется, что все это он делает лишь из удовольствия соорудить воображаемый ковчег и бороздить небесную твердь, — свидетельствует о нежелании однозначно судить о том, что лежит по ту сторону человеческого бытия. Он намекает на то, что за пределами видимого и осязаемого мира как будто бы есть нечто иное, но вопрос остается открытым, и как художник он имеет это в виду, показывая бесконечное многообразие конкретного. Такой взгляд не имеет ничего общего с формальными религиозными условностями, которые соблюдал его отец, когда водил своих малолетних детей в церковь или, по русскому обычаю, читал вслух на Пасху Евангелие60. Он намного ближе к мироощущению Елены Ивановны, которое Набоков описал в романе «Подвиг», говоря о матери Мартына:
Была некая сила, в которую она крепко верила, столь же похожая на Бога, сколь похожи на никогда не виденного человека его дом, его вещи, его теплица и пасека, далекий голос его, случайно услышанный ночью в поле. Она стеснялась эту силу назвать именем Божьим, как есть Петры и Иваны, которые не могут без чувства фальши произнести Петя, Ваня, меж тем как есть другие, которые, передавая вам длинный разговор, раз двадцать просмакуют свое имя и отчество, или еще хуже — прозвище. Эта сила не вязалась с церковью, никаких грехов не отпускала и не карала…61
Представления Набокова уже распространились на его научные занятия, обусловив интерес к тайным замыслам эволюции, к загадкам превращений жизни. В записи, сделанной в сентябре 1918 года, он размышляет:
Современная биология доказывает, что клеточки всякого организма сами по себе бессмертны. То, что мы называем «душой», находится в полной зависимости с материей. Самосознание — лишь счастливая случайность по одним взглядам, — следствие естественного подбора по другим. Как бы то ни было, все эти материалистические рассуждения совершенно неубедительны. Мечников говорит только о возможном бессмертии. Нам же от этого не тепло и не холодно. Пока наука не разрешит этого вопроса более реально, — мы все равно обречены на уничтожение. Существование вечного бытия — выдумка человеческой трусости; отрицание его — ложь перед самим собой. Каждый, кто говорит: «Нет души, нет бессмертия», втайне думает: «А может быть?»62
VI
К концу сентября стало ясно, что немцы скоро уйдут из Крыма. Белая армия, которая вела бои на юге России, хотела, чтобы Крымом управляли из штаба Добровольческой армии генерала Деникина в Екатеринодаре, и рассматривала его лишь как место высадки союзников. Но крымские кадеты во главе с М.М. Винавером считали, что введение централизованного военного правления, слишком озабоченного объединением сил для вооруженной борьбы с большевиками, чтобы думать о насущных нуждах местного населения, неизбежно привело бы к росту революционных настроений. Со своей стороны, крымские кадеты были готовы создать образцовое краевое правительство, выбранное при поддержке представителей земства, объединяющее лидеров как социалистических, так и несоциалистических партий и хорошо знакомое с местными условиями. С.С. Крым, крымский кадет и давний борец за интересы края, пользовавшийся здесь широкой популярностью, был готов возглавить новое правительство. 2 (15) ноября — на следующий день после того, как германские войска перестали оказывать поддержку своей марионетке — непопулярному «татарину» Сулейману Сулькевичу, началось формирование Крымского краевого правительства. Владимир Дмитриевич вошел в него министром юстиции; среди других членов кабинета были М.М. Винавер, еще два кадета, меньшевик П.С. Бобровский, один эсер и один беспартийный.
В.Д. Набоков теперь часто отлучался в Симферополь на заседания нового правительства. Уильям Розенберг, историк, часто критически оценивавший либеральное движение в России в годы кризиса, сказал о роли В.Д. Набокова:
