Теперь, когда Америка, казалось, уже маячила за горизонтом, Набоков начал записывать в тонких ученических тетрадях наброски будущих лекций, из которых сохранились лишь отрывочные фрагменты о Тургеневе и «Анне Карениной». Он сообщил Карповичу, что уже приготовил годичный курс лекций по русской литературе и теперь читает их стенам своей комнаты. Позднее он вспоминал, что его заметки к лекциям заняли около двух тысяч страниц⁵³.

Приближался отъезд, и, по словам Дмитрия Набокова, вся семья волновалась, как перенесет непростое путешествие порыв вдохновения, необходимый для «Solus Rex»⁵⁴. Опасения оказались ненапрасными: Набокову пришлось уложить в чемоданы и на долгие годы забыть не только рукопись «Волшебника» и незаконченного «Solus Rex», но и свою славу писателя-эмигранта. Двадцать лет спустя, когда «Волшебник» переродился в «Лолиту», a «Solus Rex» перерастал в «Бледный огонь», Набоков снова пересек Атлантический океан — теперь уже на лайнере, в библиотеке которого красовалась на полке «Лолита» и вышедший в ее кильватере первый перевод сиринского романа. Набоков путешествовал как знаменитый американский писатель, которого ждали в Европе триумфальное турне и череда великолепных приемов в честь выхода в свет французского, английского и итальянского изданий самого знаменитого из его романов.

Весной 1940 года все это невозможно было предвидеть. Во-первых, Набоковым недоставало 560 долларов, чтобы заплатить за билеты, — суммы, которую они сами никогда не сумели бы собрать. Одна меценатка, некая госпожа Маршак, организовала благотворительный вечер, на котором Набоков читал — среди прочего — подходящий случаю рассказ «Облако, озеро, башня». Алданов и Фрумкин представили его нескольким состоятельным евреям, которые смогли помочь ему деньгами. Многие из старых друзей Набоковых тоже внесли свою долю, и наконец билеты были куплены⁵⁵.

Во вторую неделю мая немцы оккупировали Голландию, Бельгию и Люксембург и совершили первый воздушный налет на Францию, в результате которого было убито и ранено более ста человек. К 15 мая они перешли в нескольких местах французскую границу, и главнокомандующий французской армией предупредил свое правительство, что он не может гарантировать безопасность Парижа дольше одного дня. Пришла пора прощаться. Набоков зашел к Керенскому, у которого застал Бунина и Мережковских. К этому времени он уже более или менее помирился с женой Мережковского Зинаидой Гиппиус, которая даже готова была признать его талант. Однако она вызвала у него раздражение вопросами: «Вы уезжаете в Америку? Почему вы уезжаете? Почему вы уезжаете?» Гиппиус стала убеждать Набоковых ехать в Кале на автобусе, ибо, по слухам, все поезда были реквизированы французской армией для переброски войск. Набоков тепло попрощался с Керенским, учтиво — с Буниным и спустился по лестнице вместе с похожим на пророка чернобородым Мережковским и накрашенной Гиппиус⁵⁶. Русской эмигрантской культуре, какой он ее знал, оставалось жить меньше месяца.

Часть своих книг и бумаг вместе с коллекцией европейских бабочек Набоков уложил в плетеный сундук и оставил у Фондаминского, в большом сухом подвале его дома. В июне, когда немцы вошли в Париж, вещи Фондаминского были разграблены, коллекция бабочек уничтожена, а бумаги выброшены на улицу. Племяннице Фондаминского удалось подобрать большую часть бумаг, и долгие годы они пролежали в угольном погребе, пока в 1950 году не попали к Набоковым в Америку⁵⁷. Фондаминский был арестован и умер в концентрационном лагере. Брата Набокова Сергея, который часто заходил к ним на рю Буало, не было в городе, когда Набоковы уезжали из Парижа. Он тоже погибнет в немецком лагере.

В 1919 году судно, на котором Набоковы покидали Россию, из-за поломки задержалось с выходом в море и отчалило, уже когда большевики принялись обстреливать бухту из пулеметов. Теперь, накануне отъезда Набоковых из Франции, 19 мая, у Дмитрия поднялась температура. Врач Коган-Бернштейн сказала, что, если бы они могли поменять билеты, она бы посоветовала им не беспокоить больного, но, поскольку такой возможности не было, им ничего не оставалось, как ехать. Набоков боялся, что кто-нибудь обратит внимание на признаки лихорадки у Дмитрия и их не пустят на корабль⁵⁸. Они сдали ключи от квартиры на рю Буало — три недели спустя в их дом попала немецкая бомба — и отправились на вокзал⁵⁸.

Немцы наступали с такой быстротой, что пароход «Шамплен» уходил не из Гавра, как планировалось вначале, и не из Шербура, как было потом объявлено, а из Сен-Назера, порта, расположенного прямо под носом Бретонского полуострова. Набоковы с больным сыном ехали в спальном вагоне и всю ночь каждые четыре часа давали ему таблетки сульфамида. Утром они вышли из здания вокзала и направились к пристани: между родителями, держа их за руки, шагал совершенно здоровый мальчик⁵⁹.

Волнения остались позади.

Эта книга не является ни официальной, ни авторизованной биографией, но я никогда бы не приступил к работе над ней и не завершил ее, если бы не благосклонное отношение к моим исследованиям Веры Набоковой. Она открыла мне доступ к архивам своего мужа в Монтрё и в Библиотеке Конгресса, она соглашалась на бесконечные беседы со мной, и она доверяла тому, как я распоряжусь своей независимостью. В свою очередь я давал ей на прочтение всё, написанное мной, и учитывал ее подробнейшие замечания относительно стиля, фактического материала и интерпретации каждой из частей книги на всех стадиях работы над ней. Оживленные, а подчас и горячие споры, которые порой вспыхивали между нами, никогда не означали посягательства на мою свободу писать то, в чем убеждали меня факты.

Дмитрию Набокову не раз приходилось примирять мою потребность в получении информации с его собственным сильным желанием, следуя обыкновению родителей, оберегать их частную жизнь. Хотя Дмитрий Владимирович всегда резко реагирует на какие бы то ни было негативные высказывания в адрес отца, основанные на незнании и непонимании, он также уважал и защищал мою независимость и право на оценку — подчас довольно суровую — некоторых из набоковских произведений.

Сестра Владимира Набокова, Елена Сикорская, всегда была готова стать моим проводником по прошлому, которое они с братом вместе пережили, и поделиться со мной информацией, которую она получила из многочисленных источников в Советском Союзе. Брюссельский кузен писателя, Сергей Набоков, предоставил мне все известные ему сведения о генеалогии семьи Набоковых, Сергей Набоков, Елена Сикорская и Дмитрий Набоков также высказали подробные замечания по поводу тех глав книги, в которых идет речь о хорошо им известных периодах: соответственно история семьи, 1910-1920-е и 1940-е годы.

Я хотел также поблагодарить всех тех, кто поделился со мной воспоминаниями о Набоковых и/или предоставил мне письма и другие документы. Многие из этих нижеупомянутых людей проявили необыкновенную щедрость.

В Соединенных Штатах: Meyer H. and Ruth Abrams, Ithaca, N.Y.; Robert M. Adams, Santa Fe; Vladimir Alexandrov, New Haven; Elizaveta Marinel-Allan, New York; Robert Alter, Berkeley; Samuel Anderson, Lawrence, Kans.; Svetlana Andrault de Langeron, St. Petersburg, Fla.; Alfred and Nina Appel, Evanston, Ill.; Marina Astman, New York; Gennady Barabtarlo, Columbia, Mo.; Natalia Barosin, New York; Nina Berberova, Princeton; Sylvia Berkman, Cambridge, Mass.; Alison Bishop, Ithaca, N.Y.; Max Black, Ithaca, N.Y.; Alexander Brailow, Keuka Park, N.Y.; Clarence Brown, Princeton; F. Martin Brown, Colorado Springs; Matthew J. Bruccoli, Columbia, S.C.; Richard M. Buxbaum, Berkeley; Frank Carpenter, Cambridge, Mass.; Phyllis and Kenneth Christiansen, Grinnell, la.; Milton Cowan, Ithaca, N.Y.; Lucia Davidova, New York; Jean-Jacques Demorest, Tuscon; Jason Epstein, New York; Ephim Fogel, Ithaca, N.Y.; J. Vail Foy, Moscow, Ida.; John G. Franclemont, Ithaca, N.Y.; Hannah French, Rye, N.H.; Orval and Helen French, Ithaca, N.Y.; Herbert J. Gold, San Francisco; Hannah Green, New York; Albert J. Guerard, Palo Alto; Claudio Guillén, Cambridge, Mass.; Lillian Habinovwski, Cambridge, Mass.; John Hagopian, Binghampton, N.Y.; Joel Hedgpeth, Santa Rosa, Calif.; Т.С. Heine, Jr., Waverley, Ia.; Frederic W. Hills, New York; Glenn Horowitz, New York; Marjorie Horowitz, Montclair, N.J.; Archbishop Ioann, Santa Barbara; George Ivask, Amherst, Mass.; Augusta Jaryc, Ithaca, N.Y.; D. Barton Johnson, Santa Barbara; Alison Jolly, New York; Michael Juliar, Highland Park, N.J.; H. Peter Kahn, Ithaca, N.Y.; Simon Karlinsky, Berkeley; Sergey Karpovich, Washington, D.C.; Edward Kasinec, Berkeley; Wilma Kerby-Miller, Palo Alto; Alexander B. Klots, Putnam, Conn.; James Laughlin, Norfolk, Conn.; Irving Lazar, Beverly Hills; Harry and Elena Levin, Cambridge, Mass.; Beverly Jane Loo, New York; Peter Lubin, Cambridge, Mass.; James McConkey, Ithaca, N.Y.; Robert McGuire, New York; William and Paula McGuire, Princeton; Beatrice McLeod, Ithaca, N.Y.; John Malmstad, Cambridge, Mass.; Sidney Smith Marshall, West Chester, Pa.; William Maxwell, New York; Artur and Rosemary Mizener, Ithaca, N.Y.; Nathalie Nabokov, New York; Stephen Jan and Marie-Luce Parker, Lawrence, Kan.; Katherine Reese Peebles, Boston; Ellendea and Carl R. Proffer, Ann Arbor, Mich.; Mark Raeff, New York; Charles Remington, New Haven; Roger Sale, Seattle; Mary Sarton, York, Me.; Michael Scammell, Ithaca, N.Y.; Arthur M. Schlesinger, Jr., New York; R. Lauriston and Ruth Sharp, Ithaca, N.Y.; Don Stallings, Caldwell, Kan.; Isabel Stephens, Woodstock, Vt; Leon Stilman, St. Petersburg, Fla.; Mary and Gleb Struve, Berkeley; Ronald Sukenick, Boulder, Colo.; Susan Summer, New York; Marc Szeftel, Seattle; Frank Taylor, New York; Elizabeth Trahan, Monterey, Calif.; Aileen Ward, New York; Edward Weeks, Boston; Ross Wetzsteon, New York; E.B. White, North Brooklyn, Me.; Ella Keats Whiting, Bedford, Mass.; Ronald S. Wilkinson, Washington, D.C.; Bart Winer, New York; Sandra Wittow, Englewood, Colorado.