Вся Россия — от самых важных столичных обществ до самых убогих деревенских школ — готовится отметить день рождения писателя: в мае будет праздноваться столетие А.С. Пушкина — поэта, чье живое присутствие в русской литературе ощущает поколение за поколением, он — ее солнце и ее символ; ему поклоняются гораздо больше, чем Сервантесу в Испании, Гёте в Германии и Шекспиру в Англии.

Подготовка к юбилейным торжествам, которая уже шла полным ходом, когда родился Набоков, свидетельствовала о том, что великой русской культуре тогда еще не исполнилось и ста лет. Правда, несколькими годами ранее Россия не без основания опасалась, что она успела исчерпать свою творческую энергию. Целое поколение не дало ни одного нового гениального писателя; к концу 1880-х годов казалось, что уже далеко позади и свежая заря пушкинской поэзии, и даже знойный полдень обжигающей толстовской ясности. Затем, с начала 1890-х годов, культура России вступила в период блистательного заката, продолжавшийся вплоть до революции. В начале этого десятилетия Чехов начал понемногу трансформировать прозу и драму, отбросив устаревшие ухищрения сюжета. К 1899 году девятнадцатилетний Блок уже сочинял стихи, новые ритмы которых будут пьянить и вдохновлять целое поколение. По мере того как все больше и больше писателей восставали против нормативной эстетики Чернышевского и его единомышленников, в борьбу за внимание читателей вступили самые разнообразные стили и школы. В течение нескольких лет после революции 1905 года русская литература и искусство пользовались свободой и плюрализмом, которые невозможно было представить ни в предыдущее, ни в последующее десятилетия.

Набоков заметил как-то, что он стал писателем, когда ему было три года³. В стране, где только один человек из четырех мог читать и писать, Набокову с раннего детства будет доступно все лучшее, что дал русский литературный ренессанс. Его мать зачитывалась поэзией, с удовольствием декламировала и переписывала своим угловатым почерком понравившиеся ей стихи новых поэтов — так же как много лет спустя она станет снова и снова переписывать стихотворения и пьесы сына. Культурный кругозор его отца выделял его среди других членов либеральной оппозиции, которая сама по себе стояла на необычайно высоком по сравнению с западноевропейскими политиками культурном уровне; еще молодым человеком Владимир Дмитриевич вступил в Литературный фонд, а позднее стал его председателем⁴; его библиотека, которая постоянно пополнялась последними новинками, насчитывала 10 000 томов, так что его сыну было где всласть порыться в книгах; он печатал статьи о Диккенсе, Флобере, Толстом, о своих любимых русских поэтах.

Конец XIX века — время расцвета не только литературы, но и других видов искусства. В 1880-х годах работали такие первоклассные пейзажисты, как Левитан и Куинджи. Появились и более разносторонние и глубокие художники — Валентин Серов и особенно Врубель, чей угрюмый гений разбивал пространство на демонические сине-фиолетовые и лиловые осколки. В 1898 году, когда в Петербурге была основана газета В.Д. Набокова «Право», там же, в столице, Дягилев и Бенуа начали выпускать блестящий и влиятельный журнал «Мир искусства». Пытаясь сделать высокое искусство частью повседневной жизни, этот журнал не смог избежать противоречий своего времени. Его утонченность подчас грозила перейти в декоративность, эскапизм и раболепное преклонение перед роскошью как таковой, но в своих лучших публикациях ему удавалось одновременно пробуждать гордость русскими традициями и знакомить читателей с новинками западного искусства. И самое главное — он поощрял молодых талантливых художников — таких, как Бенуа, Сомов, Бакст и Добужинский.

Набоков заметил однажды, что он в действительности рожден пейзажистом⁵. Мальчиком он восторгался стилизованными зимними пейзажами «мирискусников», позже, в юности, ему одно время прочили скорее карьеру художника, чем ту, которую он в конце концов для себя выбрал⁶. И в этом отношении его семья открывала ему идеальный доступ ко всему, что мог предложить Петербург. Баксту — лучшему портретисту из «мирискусников» — был заказан пастельный портрет Елены Набоковой; Бенуа — самый образованный и литературно одаренный — регулярно печатал свои статьи в либеральной ежедневной газете «Речь», которую издавал Владимир Дмитриевич; работы Бакста, Бенуа, а также их еще более талантливого собрата Сомова соседствовали на стенах дома 47 по Большой Морской с картинами старых мастеров и русских живописцев более раннего периода; учитель Шагала Добужинский, более классный рисовальщик, чем его товарищи по «Миру искусства», был приглашен в учителя рисования к юному Владимиру.

Театральное искусство также достигло наивысшего расцвета в первое десятилетие жизни Набокова: звучал несравненный бас Шаляпина, танцевали Нижинский и Павлова. Лучшие европейские артисты приезжали в Петербург — Элеонора Дузе обычно гастролировала здесь по шесть недель в году, — но Россия прокладывала и свои собственные пути. В 1898 году Станиславский и Немирович-Данченко основали Московский Художественный театр, который принес в русскую драму новые высокие идеалы и чистоту, новые смелые реалистические критерии. Не менее плодотворно будет развиваться на протяжении последующих двух десятилетий и противоположное направление — в спектаклях Мейерхольда, превыше всего ставившего театральность театра, и в антрепризе Дягилева, который благодаря таким художникам, как Бакст, Бенуа и Добужинский, рисовавшим эскизы костюмов и декораций, превращал каждый компонент театральной постановки в великолепное произведение искусства.

И здесь Набоков оказался в исключительно благоприятном положении. Страстный театрал с юности, Владимир Дмитриевич впоследствии написал воспоминания о театральной жизни Петербурга 1880-х и 1890-х годов и о головокружительном дебюте МХТа в столице⁷; став отцом, он продолжал регулярно бывать в театре и в опере и часто брал с собой детей. И Владимир Дмитриевич, и его жена любили музыку; их дом был одним из первых, где пел Шаляпин, давал частные концерты Кусевицкий⁸. После Февральской революции 1917 года В.Д. Набоков станет одним из двух членов комиссии по реорганизации государственных театров⁹; в эмиграции он будет публично приветствовать МХТ в Берлине¹⁰.

Несмотря на энтузиазм родителей, Владимир оставался глух к этим голосам в ансамбле культурного Санкт-Петербурга. Хотя его и занимали возможности театра, он считал, что даже величайшие пьесы скованы условностями; он не любил музыку и позднее вспоминал лишь скуку и неудобство, которое ему доводилось испытывать, когда он — «кудрявый мальчик в бархатной ложе» — должен был выслушивать «тошнотворные банальности» очередной оперы Чайковского¹¹.

Даже в раннем детстве он не был пассивным продуктом своей среды: он просто брал отовсюду то, что хотел. Но ему на редкость повезло родиться и вырасти в центре культуры, последние свершения которой могли соперничать с лучшим из того, что Франция, Англия и Германия создали за значительно более длительный период времени, — в городе, который воспринимал Западную Европу острее и глубже, чем Европа когда-либо воспринимала Россию.

Набоков был до мозга костей петербуржцем. Он так ни разу и не побывал в Москве, а на ее жителей взирал, словно цивилизованный римлянин на этрусков (в «Других берегах» он, например, напишет: «…разговаривая с москвичами и другими русскими провинциалами»¹²). Петровское «окно в Европу» — Санкт-Петербург являл собою замечательный пример того, как Россия может вдруг, одним рывком догнать западноевропейскую культуру, у которой она долгое время плелась в хвосте. В начале 1900-х годов город был столь явно европейским, что над его магазинами красовались вывески не только на русском, но и на немецком, французском или английском языках.