Скульптор говорит гладко и красиво — к словам не придерешься. А вот смысл настораживает. Заветное слово «продаваем» он, конечно, не употребляет, но…

— Я хотел бы, чтобы мой натурщик проводил со мной как можно больше времени. Возможно, даже жил бы здесь. Ведь вдохновение — это, знаете ли, такая штука, оно может и среди ночи посетить, и рано утром… А если музы под рукой нет, то художник не может творить. Плачу я щедро, я не жадный. Искусство не терпит скаредности, а я живу ради искусства. По внешним данным вы мне подходите, а детали мы обговорим. Конечно же, я не требую от вас сиюминутного решения. Может быть, мы поужинаем сегодня вечером в одном уютном местечке и в процессе все решим?

Скульптор смотрит моему брату прямо в глаза долгим влажным взором.

— Дорогой, нам пора! — невежливо вторгаюсь в беседу я, ибо нет на свете ничего страшнее уязвленного женского самолюбия. Ну как можно совсем не обращать на меня внимания? «Ах так? — мстительно думаю я. — Сейчас как уведу своего младшенького, останешься без натурщика, старый пень!»

Мы допиваем дорогой коньяк (чего добру-то пропадать?) и раскланиваемся, обещая перезвонить на днях.

Уже дома мы с братом коллегиально решаем, что отзываться на объявления «Требуется личный секретарь для известного писателя» и «Помощник в студию для подающего надежды композитора» особого смысла нет. Мы уже и так знаем, что нас там ждет. Ведь вдохновение это, знаете ли, такая штука…

Заключение о моей продаваемости, конечно, где-то потешило мое самолюбие. Но в результате я все же решил: если уж торговать своими достоинствами, я лучше еще раз попытаюсь пустить на продажу не «товарную внешность», а свою профессию риэлтора. Ее хотя бы не пропьешь.

Резюме брюнетки:

В качестве «корыстной сестрицы» выступать было прикольно! Но в остальном прискорбно, но факт: за исключением посетительниц стриптиза и салона (которых мы, впрочем, так и не увидели) на нашего «продажного мужчину» претендовали исключительно мужчины! Вполне возможно, дамы когда-нибудь и впрямь придут в стриптиз и салон покупать нашего мальчика… Но справедливости ради следует признать: прежде чем он попадет в руки потребительниц прекрасного пола, ему придется пройти суровую и, видимо, непростую школу в объятиях себе подобных.

Известная всем народная мудрость «сын за отца не в ответе» подразумевает, что дети не должны отвечать за поступки своих родителей, не несут ответственность за ошибки старших и уж, тем более, не должны получать за них наказания. А вот вправе ли дети мстить за своих родителей? Задуматься об этом меня заставила нижеописанная семейная сага.

Юные девушки особенно любят промчаться в седле на закате, с развевающимися по ветру волосами, представляя себя при этом отважными и всесильными амазонками.

Считайте, вам повезло, девочка будет ходить, — вышел хирург к застывшей от ужаса в больничном коридоре Аниной маме. — Считайте, что легко отделались. Но восстановительный период будет долгим, травмы серьезные.

За последние три дня родители Ани пережили весь спектр человеческих страданий: от страха потерять дочь вообще до ужаса, что 25-летняя девушка останется инвалидом. Сейчас у женщины не хватало сил даже обрадоваться словам врача.

А тем временем Аня, неподвижно глядя в облупившийся потолок больничной палаты, повторяла как мантру:

— Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

В области, граничащей с московской, полно красивых лесов, полей и рек. По ним так приятно проехаться верхом — особенно, на рассвете или на закате. Моменты пробуждения или, наоборот, перехода природы ко сну, особо тонко чувствуют женщины. Именно они чаще мужчин седлают коней в первых либо в последних лучах солнца.

Наш разговор происходит в тренерской при конюшне. Пахнет лошадиным потом, вокруг развешаны седла, подковы и прочая утварь. На стенах — фотки с соревнований по конкуру и выездке. На столе — переполненная пепельница и две чашки остывшего чая. За столом — мы с Ритой.

Рита — невысокая, крепкая, русая. Ее можно было бы назвать красивой той воспетой поэтами «неброской среднерусской красотой», если бы не тяжелый взгляд и затаенная боль в опухших красноватых глазах. Сейчас они просто заплаканные, а вообще василькового цвета.

На этой конюшне летом я бываю часто, потому что она недалеко от моей дачи, а я люблю верховую езду. Я — как раз из тех, кто любит мчаться галопом на заре. На закате не люблю, потому что в наших краях вечером лошадей достают насекомые, что делает верховые прогулки небезопасными. К этому выводу я пришла опытным путем: падала и не раз.

Но сегодня Рита вызвала меня сюда, чтобы о чем-то рассказать. Говорит, что это для нее важно. Наверное, это действительно так. Эту девчонку я помню, когда ей было еще лет 9. Она всегда помогала на конюшне и профессионально занималась выездкой. Всегда была молчаливой, упорной, смелой и довольно скрытной. Никогда не участвовала в девичьих посиделках со обсуждением сплетен-слухов, которые иногда случались на конюшне среди инструкторш и клиенток.

«Лошади нужны для тонуса и душевного покоя», — любит повторять Ритин папа, по происхождению казак. Петр Ильич (или попросту Петро, как его величают братья по казачеству) с детства любил верховую езду, да раньше времени на нее особо не было. Но в середине 90-х хобби Петро смогло стать бизнесом — и небезуспешным.

— Раньше отец в областном центре работал главным инженером на крупном предприятии, — рассказывает 21-летняя дочь Петро Рита. — Нагрузка большая у него была. Домой придет, мать ужин подаст. Он съест и падает на кровать как мертвый. Но чуть выходной появится — он сразу меня и маму в охапку и в деревню, где родился. Там у бабушки дом с большим участком, и отец у нее на подворье лошадей держал. Всегда две-три коняшки у него были. Он говорил, что они ему жить помогают. Я тоже с трех лет в седле, в лошадях разбираюсь — и ухаживать могу, и объезжать. И прокатные смены водить в поля.

По словам Риты, после августа 98 лошади действительно помогли и отцу, и всей их семье. Тогда отец потерял работу, но накопления остались. На них он отстроил близ родной деревни просторную конюшню с манежем и левадой. А к ней — небольшую гостиницу. Маленькие деревянные гостевые домики, зато со всем необходимым — с кроватями, рукомойником и даже душем. Петро прикупил к своим трем лошадкам еще 5 голов, а заодно взял на постой и обслуживание несколько частных лошадей. Такая услуга приносила неплохие деньги. Нанял коноводов, шорников, кузнецов, тренеров и открыл конный прокат. Недалеко от тех мест как раз отстроился элитный дачный поселок, и затея Петро стала пользоваться успехом у новых дачников. Ездить верхом как раз снова вошло в моду. Рита тогда еще училась в 5 классе, но на выходные приезжала в деревню и помогала отцу обучать новичков — водила по манежу на корде. А Ритина мама, Елизавета Петровна, экономист по образованию, вела общую бухгалтерию. А назвали семейное предприятие романтично — «Приют амазонки».

Рита рассказывает, что до 2008 года и «Приют амазонки», и их семья процветали — были и деньги, и клиенты.

— Отец достроил еще несколько гостевых домиков, и они никогда не пустовали. Или фирма какая-нибудь на выездной корпоратив арендует, или городские жители большими компаниями заезжают. Потом мы построили еще деревянный «салун» в стиле Дикого запада, открыли там бар. В общем, «Амазонка» стала чем-то вроде элитной базы отдыха с полным пансионом и верховой ездой и пользовалась большой популярностью в округе.

Но в августе 2008, как раз после пышного празднования десятилетия, в «Приюте амазонки» случился крупный пожар.

— Я так плакала! — вспоминает Рита. — Ладно еще, что все постройки сгорели. Но и лошадей много погибло, среди них мои любимые были — орловская рысачка Стрелка и араб Падишах — я сама их объезжала, тренировала. Ну убытки, конечно, понесли. Самых хороших, воспитанных под прокат лошадей мы потеряли — клиентов не на кого было сажать. Да и частники многие погибли, за них с хозяевами расплачиваться пришлось. Им-то все равно, по чьей вине они своей собственности лишились. А породы дорогие у нас стояли — ахалтекинцы, американские рысаки. Мы думали, что это конкуренты или завистники с нами расправились. А отец сказал: ничего, справимся! Он вообще оптимист.