— Но вы сами сказали, что бунты произошли от голоду. Позаботились бы снабдить их хлебом, а то с голоду люди…

— Э, Сергей Васильевич, разве их накормишь досыта! Все бездельники, как наши мужики, оттого и голодают. Вот Тихон, дворник, за что жалованье получает? А разве мне благодарен?

— Но что адмирал еще рассказывал? — поторопился спросить Сергей, чувствуя, что разговор опять поворачивается на здешнее.

— Да, кажись, ничего..! Но я-то хочу от тех новостей вам дать совет, чтоб внимательней за людьми смотрели. Кучер ваш, я замечаю, ничего не делает, дрыхнет днем, рыло отращивает.

— А что ему делать, пока лошади не нужны? Они у него в порядке, сбруя и тарантас тоже, вот и ладно, — сказал Непейцын.

— Что он делать может, того сразу вам не скажу, — с важностью жевал подполковник, — но только надобно ему мастерство какое изучить, чтоб доход вам приносил. И Фильке вашему не много ль доверия оказываете? Расход всегда ль проверяете?

— Да помилуйте, он дядька мой с кадетских лет и без всяких отчетов деньги мои хранит. Сейчас, к примеру, у него несколько тысяч на руках, а сколько точно, разве я знаю?..

При слове «тысяч» подполковник изменился в лице — все черты изобразили тревогу, даже кадык заходил под овечьим подбородком, будто дух перехватило.

— Да как же можно, Сергей Васильевич? — воскликнул он. — А ежели украдет, да на корабль, да за границу?..

— Куда же он от меня, от родины, побежит? — улыбнулся Сергей. — Я ему больше, чем себе, верю. Надежнее человека нету.

Когда Леонтович наконец ушел, Сергей вздохнул облегченно. Вот и образованный и будто воспитанный человек, но, кроме своей выгоды, на уме ничего нет. Каково с таким Леночке жить?..

А с ней Непейцыну было по-прежнему легко и приятно. В следующие дни они не раз виделись в саду. При встрече после катания по Днепру Леночка попеняла, что не поехал, и очень смешно изобразила разговор старших, непрерывно повторяя на разные голоса шесть слов: жалованье, чин, крестьяне, овцы, доход, убыток. В воскресенье за обедом опять сидели рядом и, продолжая игру, Леночка обращала внимание Сергея на те же поминутно звучащие слова. В этот день один из офицеров увлек слушателей новым проектом получения прибылей в забугских степях. Они будто бы изобиловали растением войда, из которого легко добывать дорогую синюю краску. Собеседники подхватили тему, и началось обсуждение выгодности винокурен, уксусных и шелковых заводов. Потом Сергей и его соседка перестали слушать старших — Леночка рассказывала о своем детстве, о жестокой гувернантке, о старшей сестре, о Киеве, как маменька ее там не могла ходить пешком — там все с горки на горку… «Ффа-ффа!» — смешно отдувалась она, подражая подполковнице.

Но при всех достоинствах Леночки как собеседницы за столом Непейцын чувствовал себя стесненным в этом нарядном доме, среди золоченой мебели, на натертом до блеска полу. Нет, никогда не был светским, а теперь, с деревяшкой, и подавно. Он норовил прийти перед самым обедом и скрыться, когда все переходили в гостиную.

То ли дело в саду! Там Леночка держалась свободней, рассказывала забавное, а то заставляла его говорить и внимательно слушала, сидя рядом, такая красивая, сочувствующая. Конечно, и здесь не раз Сергей горевал про себя, что не мог быть ее парой в движении. Но, как и в первый раз, когда, увидев его, перестала подбрасывать волан, Леночка умела сдержать резвость, смягчить это горькое чувство.

Писем от Иванова не было, аттестат не приходил. Но теперь Сергей не тяготился ожиданием его в Херсоне, хотя страдал от жары куда больше, чем в очаковском лагере. Сильно ныла намятая при ходьбе культя, и середину дня старался проводить в своей комнате раздетый, освободившись от деревяшки.

Зато по утрам, часов в девять, почти ежедневно выходил в сад и садился на скамейку, окруженную деревянным трельяжем, завитым виноградом. Отсюда он слушал звуки фортепьяно, на котором в эти часы играла Леночка, Потом выходила в сад и усаживалась рядом с Сергеем. Пока подполковница путешествовала по лавкам, они дружно смеялись или рассуждали о чем-нибудь всерьез.

Однажды, когда Леночка, по обыкновению, насмешливо отозвалась о привычке своей маменьки долго торговаться с купцами и затем уйти, ничего не купив, Сергей сказал:

— Подшучиваете, а небось ни за что не согласились бы с нею расстаться.

И девушка, не задумываясь, ответила:

— О нет! Согласилась бы! Я и замуж пойду так, чтобы быть самой хозяйкой. Кому же охота вечно девчонкой считаться? Вот сестра так счастлива, что папеньку сюда перевели и около нее ни маменьки, ни свекрови.

— Но помилуйте, Елена Петровна, чем вам матушка помешала?

— О, вы ее не знаете! — сказала девушка с жаром. — Нам разговаривать она и вправду не мешает, раз папенька бог знает что про вас наговорил. На счастье, вы мне по душе пришлись, вот нам и славно! А то всё по указке — и люди и поступки!

После этого разговора Сергей думал радостно и тревожно: «Прямо сказала, что я ей по душе. А мне около нее так хорошо, что даже нога не болит. И как будто намекнула, что не прочь уехать со мной. Или только я так понял? А если сделать пропозицию и увезти ее? Ведь, наверно, хорошо бы мы зажили… Однако как жениться, когда собственного у меня ничего нет и будущее неопределенное? Женившись, следует заводиться своим домом, а денег, что сейчас есть, надолго ль хватит? Значит, доход от Ступина с дяденьки тянуть? Да разве он мне управитель?.. Однако хотел же ехать в Петербург, свататься к Соне. Ах, Соня!.. Что ж такое со мной? Так сразу и забыл ее? Нет, не забыл, но что же делать? Должен быть счастлив, раз начинаю любить другую, тоже хорошую девушку… Вот только бы пришел аттестат, быть уверенным, что не останешься без должности, так можно и посвататься. А дяденьке рано сообщать или уж пора?..»

На другой день Сергей написал Иванову, прося по возможности ускорить высылку аттестата, который стал особенно нужен, и, призвав Филю, спросил, сколько денег в наличности. Оказалось, что венецианские червонцы все обменены на русские и вместе с жалованьем у них немногим более четырех тысяч серебром.

— Однако такое, сударь, только нам двоим ведомо, — закончил доклад Филя. — А здешнему хозяину я намедни сказал, что у нас до нового жалованья всего триста рублей оставшись.

— Зачем ты так врешь несообразно? — рассердился Сергей. — Теперь я хвастуном перед ним оказался — только на днях говорил, что несколько тысяч у тебя на руках…

— Да ведь я, Сергей Васильевич, так сказал, чтоб цену на квартиру не набавили, — оправдывался Филя. — И подумать не мог, что сами им объявитесь…

— К слову пришлось — про твою же честность речь шла, что я любую сумму тебе доверяю. Ах, господи, глупо как!..

— Что так говорили, на том спасибо. Но только я подмечаю, что хозяин здешний больно до доходов чужих любопытны…

— Отчего так думаешь?

— Да меня выспрашивали, сколько душ ваших в Ступине, и есть ли доход у Семена Степановича от должности, и не собираются ль они жениться, да вот сколько денег у нас в казне. Может, задумали вас на Елене Петровне женить, да просчитаться боятся?

— А как полагаешь, одобрил бы такое дяденька? — спросил Сергей, краснея.

— Кто знает, сударь? Барышня они красивые и не злые, ихние люди говорили. Только в родителей не пошли б по жадности к деньгам. И дяденьке угодить не просто — они людей наскрозь видят. Опять же, куда молодую жену вам везть? В нашу-то глухомань от здешнего богатства? Захотят ли? Или при тесте с тещей проживать?

— Нет! Я буду служить, в Петербурге назначение получу.

— Так сбудется ли, сударь? Без ножки да без милостивца…

— А вот как пришлют аттестат от светлейшего, который Михайло Матвеевич схлопотать обещал, так и место, знаю, явится.

— Дай-то бог, — сказал Филя неуверенно.

«Никак нельзя без аттестата на такое решаться, — думал Сергей. — Не в Ступино же, в самом деле, ее везти. Вот получу аттестат и заговорю с ней. Но, черт возьми, как объяснить подполковнику, что не я, а Филя соврал? Глупость какая!»