Недели через две по приезде хозяйки к Сергею зашел подполковник и просил на другой день пожаловать отобедать.
Стесняясь появляться в незнакомом обществе на своей деревяшке, Сергей хоть видел, что с десяток гостей уже приехали, отправился ровно в назначенный час. Обстановка в двух гостиных, через которые проходил, была яркая и нарядная, везде шелка на мебели и занавесях, позолота, горки с безделушками. Пришел вовремя; мужчины выпили водки, закусили у особого столика, и все готовились рассесться за большой стол. Хозяйка, к которой подполковник подвел Сергея, глянув ему на грудь, а не в лицо, скомандовала:
— Подпоручик слева от Леночки!
И он оказался рядом с голубоглазой девушкой, которая с улыбкой сказала, когда уселись:
— Говорят, вы раньше приходили в наш сад… Маман наказала пригласить вас бывать туда и теперь…
Непейцын благодарил и обещал посмотреть, как украсился сад заботами хозяек. Леночка снова ему улыбнулась и повернула голову ко второму соседу. Но через несколько минут вновь обратилась к Сергею и сказала, что у ее папеньки не раз бывали гости с орденами, но пожилые, а такой дважды кавалер, как monsieur Непейцын, конечно, большая редкость. Сергей ответил, что не по заслугам награжден. Леночка хвалила его скромность. Потом расспрашивала про Петербург, про корпус, не забывая потчевать и разговаривать с другим соседом, рассказывала, что в Киеве было очень весело, а что здесь папенька пугает, будто нет общества…
Говорила Леночка без жеманства, улыбалась открыто, и Непейцын с удовольствием смотрел в ее правильное личико, любовался красотой блестящих глаз, точеным носиком с розовыми ноздрями, тонкой шейкой, темно-русыми кудрями без пудры. И она и подполковница были одеты по последней моде — без фижм, в открытые платья из полосатого шелка, собранные сзади на талии, — точь-в-точь как те барыни, которых издали видывал прошлое лето. И обе исправно занимали гостей. Но если дочь весело и негромко щебетала, то матушка гудела на весь стол, оповещая дам о ценах на бархат, сахар и другие товары в Киеве и о том, какие чулки и кружева она купила на французском корабле, пришедшем в Херсон.
Не отставал от жены и подполковник. Будто жуя овечьей губой, он вел главные темы мужской беседы — о производстве в следующие чины, о наградах за окончание постройки Херсонской крепости и более всего о выгоде приобретения земель в новом краю, за Бугом, которые шли сейчас за бесценок. Пожилой офицер в пехотной форме заметил, что надобно их населять мужиками, купленными на вывод в Белоруссии. Там в голодные годы продают душу по пяти рублей. Барин в статском кафтане утверждал, что еще выгоднее разводить овец, шерсть с которых легко продавать на иностранные корабли, которые после падения Очакова уже стали заходить в Херсон и без сомнения будут умножаться с каждым годом.
Обед прошел оживленно, и, хотя за столом сидели более трех часов, Сергей не заметил времени. Когда откланивался, Леночка повторила приглашение бывать в их саду.
Дома, отстегнув деревяшку, Сергей уселся под окном на ветерке и задумался. Как странно, родители такие интересанты, только и говорят о выгодах, а дочка совсем иная. Приветливая девушка, хорошо воспитана — собеседников умеет занять, по-французски несколько фраз сказала… Но неужто столько людей под Очаковом схоронили только затем, чтобы такие господа доходы с овец или с выводных крестьян получали? А мужикам, которых в Белоруссии купят и сюда пригонят, лучше будет, чем у прежних господ?..
Через три дня Сергей решил, что утром пойдет в сад, но, не желая встречаться с громогласной хозяйкой, дождался, когда она, сопровождаемая лакеем, прошествовала, наверно, по лавкам.
Труды Тихона и садовника не пропали даром. За месяц, что Непейцын не бывал здесь, сад преобразился. Цветы пестрели на клумбах, усыпанные желтым песком дорожки пролегали между лужайками, на которых грелись на солнце кусты и деревца. Даже каменные скамьи, которые казались раньше грубыми и ненужными, выглядели теперь красиво на фоне зелени.
На одной из них лежала раскрытая книга. Сергей присел на скамью, огляделся и увидел Леночку. Стоя спиной к нему на площадке перед беседкой, она ловко подбрасывала и ловила волан. Одетая в домашнее голубое платье, тоненькая фигурка подавалась то туда, то сюда, встречая ракеткой оперенный шарик, который взлетал так высоко, что, следя за ним, девушка откидывала голову назад, рассыпая по спине сверкавшие на солнце кудри.
Как захотелось Непейцыну взять в руки ракетку! Он никогда не играл в волан, но с такой партнершей сразу бы выучился… Тяжело в двадцать лет видеть игры, в которых уже никогда не будешь участвовать.
Но вот при одном из ударов Леночка, чуть повернувшись, увидела Сергея. И тотчас, оправляя волосы, пошла к скамье.
— Как мило, что вы пришли! Сидите, сидите. Я тоже сяду. — И она опустилась рядом, обдав Непейцына каким-то благоухающим теплом. — Вы видели те смешные статуи? Я думала, такие только у католиков бывают. — Она указала на колокольню греческой церкви. — А иконостас очень красивый. Я вчера ходила смотреть.
— И я там был, — сказал Сергей. — В ограде мой друг похоронен.
Леночка стала серьезной:
— Он тоже был ранен под Очаковом?
Сергей рассказал о Греческом корпусе, Николе, Егоре, и она слушала внимательно и сочувственно. Потом Леночка пересказывала содержание французского романа, который полчаса назад кончила читать. Отец, уехавший в Америку и пропадавший там много лет, возвращается богачом к семье, живущей в нищете, и делает всех счастливыми. А Непейцын слушал ее рассказ и любовался разгоревшимся лицом, сочетанием голубого платья с нежной кожей, на которой трепетала тень пронизанных солнцем листьев.
В следующее воскресенье Сергей опять получил приглашение на обед и сидел рядом с Леночкой. А на неделе подполковник зашел во флигель и позвал вечером покататься на вельботе по Днепру. Представив, как трудно будет сходить в колеблющуюся шлюпку и вылезать из нее, Непейцын решительно отказался, соврав, что плохо себя чувствует. Приглашенный присесть, Леонтович после вопросов об участии Сергея в осаде поинтересовался, кто же его милостивец среди генералов. Непейцын ответил, что убежден — никто его не помнит, кроме одного квартирмейстера, которому помогал в черчении планов.
Подполковник сказал недоверчиво, что скромность есть лучшее украшение молодого человека. Такого и награждать приятно, ежели, конечно, покровитель не хочет, чтобы его прославляли. Удивленный упорством собеседника, Непейцын, решив обратить его к другой теме, спросил, что слышно из армии. Леонтович ответил, что из Киева пишут о фельдмаршале Румянцеве, который, отъехав от своей должности, живет близ сего города партикулярно, и что, следственно, обе южные армии соединились теперь под рукой светлейшего. Сергей сказал, что единоначалие, надобно надеяться, послужит победам, а Леонтович ответил, что для него важнее, как перенесение воины к Дунаю повлияет на собственную службу. С одной стороны, можно ждать прекращения работ по укреплению Херсона, раз воина столь удалилась, но с другой — авось не скоро о том вспомянут, отпуск средств продолжится, а спрос от возводимого будет невелик. Непейцын, чувствуя тягость от таких своекорыстных рассуждений, лишенных малейшей патриотической видимости, спросил, не знает ли чего о военных действия со Швецией. На это Леонтович отозвался, что там наш флот одерживает победы, как говорил ему сам адмирал Мордвинов, старший в Херсоне морской начальник, очень к нему, Леонтовичу, расположенный. От этого расположения и вельбот с гребцами нонче вечером к их услугам.
«Господи, как у него все на свое сворачивается!» — думал с тоской Сергей. А подполковник продолжал, понизив голос:
— А еще он рассказывал, что в одном письме, из-за границы полученном, про Францию ужасные страхи сообщают…
— Что ж такое? — оживился Непейцын, обнадеженный услышать что-нибудь не касающееся дел подполковника.
— В прошлом году там неурожай был, и сделался голод. Весной чернь взбунтовалась, и солдаты отказались усмирять. А сейчас король собрал какие-то штаты — ну, вроде думы из купчишек и мещан, которые обо всем дерзко судят…
