«Толковое дело. Воспитывать бойцов будем — пригодится. Я недавно читал высказывания генерал-полковника авиации Громова. „Мои успехи в авиации, — говорит, — на девяносто девять процентов относятся к умению изучить и совершенствовать себя“. Герой Советского Союза так высказался!»

Поэтому, когда майор Веденкин дал выпускникам сочинение на тему: «Как я воспитываю свою волю», они охотно принялись за работу. Сколько было споров, поисков необходимой литературы, обдумывания планов! Боканов попросил у Веденкина эти сочинения, провел за их чтением целый вечер, но о затраченном времени не пожалел.

«От природы хилый, худенький, — писал Ковалев, — я, когда попал в училище, где уже не было заботящейся обо мне матери, сразу столкнулся с рядом препятствий. Обидная снисходительность товарищей, сочувственные взгляды офицеров, врачей — все это больно задевало мое самолюбие.

Корь еще больше подорвала здоровье. Прямо позор, но я не мог отжаться на полу даже шесть раз — слабые руки подламывались. Наконец я взбунтовался против самого себя. Что же это такое? И твердо решил повести непримиримую борьбу с „немощью“ — хватит покорности!

К этому времени я впервые ясно представил свое будущее. Стать офицером лучшей армии мира, — это обязывает ко многому! Но надо по-настоящему хотеть — страстно, самоотверженно! Надо устранить мою ненавистную квелость. „Хотеть — значит мочь“, — любил говорить большевик Котовский.

Я стал усиленно заниматься спортом, с его помощью надеясь воспитать упорство, умение преодолевать трудности. Наш капитан помог мне продумать систему занятий. Приучившись к постоянной тренировке, я через некоторое время добился первых скромных успехов. Как я обрадовался, когда смог держать „угол“! Первый шаг был сделан! Потом научился жать стойку на руках, выполнять ряд упражнений на снарядах, на зачетах неплохо бросил гранату. С каждым днем настроение улучшалось, я даже учиться стал лучше, исчезала скрытность в характере.

Но вот одна странность осталась у меня до сих пор: когда меня хвалят, ставят в пример, мне делается совестно и даже неприятно, потому что, кажется, что говорят обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Недовольство же мною или временные неудачи удесятеряют энергию. Я приучил себя смотреть на свои действия как бы со стороны и частенько внутренне подтруниваю: „Зазнаешься? Думаешь, достиг многого? Рано на лаврах почивать!“

Я еще недостаточно выдержан. Даже маленьких побед над собой насчитываю немного — бывают срывы. Я долго был, например, рабом своей страсти — игры в футбол, но сейчас, если мне говорят: „На стадионе игра“, я не брошу, как раньше, то нужное или важное дело, которым занимаюсь. Однажды я надел уже футбольную форму, бутсы, а дежурный офицер приказал помочь Пашкову домыть полы: „Помогите товарищу“. Мне хотелось крикнуть: „Не моя очередь!“, но я внешне спокойно оказал: „Слушаюсь“».

Боканов, читая это место, удовлетворенно улыбнулся, припомнив и еще один случай. Володя собирался в субботний вечер к Богачевым, а он подозвал его и, протягивая письмо, приказал:

— Срочно доставьте майору Веденкину на дом.

Письмо не было спешным, офицер мог бы переслать его со связным, но следовало приучать Володю к беспрекословному подчинению.

Тень недовольства пробежала тогда по лицу Ковалева, однако он согнал ее и с готовностью ответил:

— Слушаюсь, доставить письмо майору Веденкину.

«…Я теперь чувствую, — читал Боканов дальше, — что выполнение приказаний перестало быть для меня бременем, превратилось в долг, который я исполняю легко и охотно.

Конечно, у меня еще нет качеств, присущих истинно волевому человеку, — такому, как Александр Матросов, — это не так сразу приходит».

Здесь Сергей Павлович не выдержал, выйдя из кабинета, с гордостью воскликнул:

— Нет, нет, Нина, ты только послушай!

Он прочел сочинение Володи до того места, где сам остановился, а потом продолжал:

«Очень важно всегда быть в форме — бодрым, веселым, жизнерадостным, как чешский герой Фучик. Его книгу „Слово перед казнью“ я недавно прочитал. Он пишет: „Я любил жизнь и вступил в бой за нее…“ Да, за новую жизнь надо бороться».

Боканов посмотрел на жену, словно говоря: «Каков наш-то Володя!»

«Главное — ясно представлять цель жизни, стержень ее, чаще задавать себе вопрос: „А что скажет коллектив, если я так сделаю?“

Сейчас я внимательно присматриваюсь к тактике волевых наших офицеров и стараюсь перенять их лучшие качества».

— Они действительно стали взрослыми, — сказала Нина Васильевна, когда Боканов умолк. — Прочти, пожалуйста, работу Гербова, — попросила она, — интересно, что пишет он?

Сергей Павлович принес тетрадь Семена.

Гербов начал сочинение словами Суворова:

«Храни в памяти имена великих людей и в своих походах и действиях с благоразумием следуй их примеру».

А дальше писал:

«До Суворовского училища я как-то не задумывался, волевой ли я человек. И в партизанском отряде, и в армии все получалось как бы само собой. Но, приехав сюда учиться, я все чаще стал задавать себе этот, как я понял, основной вопрос. Правду сказать, первое время я немного „задавался“, внешне этого не показывая, а про себя гордился больше, чем надо; как же, партизан, боец-артиллерист, медаленосец! Что значит по сравнению с этим грамматика и физзарядка? Но вот однажды наш капитан сказал мне: „Воля формируется и в незначительных, казалось бы, действиях повседневной жизни. Кто хочет стать героем, должен в школе приучать себя к труду, исполнительности, честности. Вы, Семен, бывалый человек, — честь вам и хвала! Но умейте поддерживать доброе имя и в новых условиях. У нас воля — это прежде всего организованный труд и быт. Преодолеть физические трудности легче, чем исправить свой характер“.

Начал я с небольшого. Твердо решил: соблюдать правила сна, лежать на правом боку, не укрываясь с головой, выходить на физзарядку сразу после сигнала, чистить зубы.

Подполковник Богданов, замполит нашего полка, говорил: „Хороший солдат должен делать все вовремя“.

Было бы неправдой утверждать, что я сразу и легко всего добился. С большим трудом преодолевая в себе грешную мыслишку: „Ну, зачем ты сам осложняешь свою жизнь? Успеешь еще… Используй скидки на детство“, я отгонял прочь такие малодушные рассуждения, старался натренировать свое тело, приучить его к лишениям. В прошлом году, когда устраивали у нас дальний поход, я сначала хотел увильнуть: мол, знаю я эти походы, совершал их не раз в лесах. Но потом подумал — ведь в офицерском-то училище курсанты во время похода будут присматриваться: „А ну, как пройдет суворовец?“

И надо, не полагаясь на бывалость, теперь же закаляться, чтобы позже не опозорить свое училище».

Боканов сделал небольшую паузу, взглянул на жену.

Она продолжала слушать, склонив голову. Большие черные глаза ее были внимательны.

— Но не представляют ли они себе, Сережа, силу воли прежде всего как способность преодолевать только физические трудности? — с опаской спросила она.

— Ну, нет, — решительно возразил Сергей Павлович, — уверяю тебя, нет! Однако посмотрим дальше. «…Я заметил — в преодолении трудностей очень важна поддержка товарищеского коллектива. Вот, например, во время кросса: если один бежишь, то бежать трудно, но если видишь — и впереди тебя товарищ и позади, думаешь: „Нажать, нажать, не отстать!“ А если к тому же знаешь, что за тебя „болеют“, ждут от тебя победы, — любую „мертвую точку“ преодолеешь, с дорожки ни за что не сойдешь!

Я в войну отвык от учебы, но „воля и труд человека дивные дива творят“. Пришлось упорно развивать свою память: в каждые десять дней выучивал новое стихотворение, в месяц рассказ, — мой друг Ковалев меня проверял. Память стала куда лучше прежнего. В специальный блокнот я выписываю незнакомые слова, нахожу объяснение им. Если я лягу спать, недоучив уроки на завтра, мне не спится, я заставляю себя встать, закончить работу и только после этого возвращаюсь в постель».

— Пожалуйста! — воскликнул Боканов, торжествующе глядя на Нину Васильевну.