Шепот Снопкова услышал Ковалев, сидевший впереди него, и улыбнулся: действительно, это самый приятный сигнал недели. Он предвещал два свободных вечера и целый свободный день. Только услышишь этот сигнал, сразу возникнет ощущение честно заработанного отдыха, вспомнишь, что впереди ждут тебя и танцы в клубе, и свежий номер журнала, и прогулка в город. Сейчас же после обеда начинается чистка гимнастерок, утюжка брюк, подшивка подворотничков — радостные приготовления субботнего вечера.

В спальне, перед маленьким зеркалом, пристроенным на подоконнике, неторопливо бреется Гербов. Говорят, в книжном магазине появились сборники пьес, и Семен собирается в город. Гербову хочется выбрать пьесу для постановки в училище. Он любил участвовать в спектаклях и, странное дело, обычно медлительный, на сцене преображался: откуда только брались непринужденность и темперамент!

Недавно, во время генеральной репетиции пьесы «Губернатор провинции», Семен в перерыве между действиями, загримированный, в форме офицера, вышел во двор училища. Перед ним вытягивались суворовцы, браво козырнул сержант из четвертой роты. Вежливо ответив им, довольный Гербов возвратился за кулисы.

Бритье для Семена — мученье. Кожа у него нежная, а редкие, светлые, неимоверно жесткие волоски зловеще скрипят под бритвой. Рука неуверенно водит ею, и Семену то и дело приходится заклеивать порезы кусочками специально приготовленной на этот случай папиросной бумаги.

В классе, недалеко от окна, сидит Андрей Сурков — рисует. Его страсть с годами усиливалась. Он теперь собирает книги о мастерах живописи, читает специальные журналы. Часто бывает у художника Крылатова, к которому когда-то привел его Боканов. Михаил Александрович Крылатов стал наставником и другом Андрея.

Узнав, что в соседнем городе открылась передвижная выставка картин ленинградских художников, Сурков отпросился на день и поехал на выставку. В спальне, в его тумбочке, хранятся заветные альбомы с зарисовками, тетрадь выписок: о красках, фоне, штриховке…

Сейчас Андрей делает этюды к большому, давно задуманному полотну — «Зоя перед утром казни». Он целиком поглощен работой. Вся картина, законченная, живая, — протяни руку, и ощутишь, — представляется Андрею совершенно ясно. Сарай. В углу на полу сидит Зоя в разорванной одежде, сквозь которую виднеется истерзанное, посиневшее тело. Бесстрашные глаза девушки видят то, что происходит далеко за стенами темницы, там, в Москве… «Это счастье — умереть за свой народ». Яркий огонь веры и страстной любви делает ее лицо прекрасным. Заглянувший в приоткрытую дверь сарая часовой поражен видом девушки. Он не понимает и не может понять, почему так бесстрашна Зоя. В ужасе, как от призрака неминуемого возмездия, пятится фашист. Андрей разрумянился от внутреннего волнения, тонкие, длинные пальцы его мелькают над листом.

…Савва Братушкин, то и дело отбрасывая со лба светлый чубчик, готовит выступление к литературной конференции. «Летом я гостил у родственников в поселке, недалеко от Краснодона, — пишет он, — и там познакомился с несколькими молодогвардейцами…»

Переписывает протокол комсомольского собрания Павлик Снопков. Это уже третий подряд протокол, который ему приходится вести. Беда, когда попадешь в штатные секретари!

В классе каждый занимается своим: отвечают на письма, тренькают на мандолине, отгадывают кроссворды, но никто никому не мешает. Привыкли отгораживаться, когда надо, от шума, не замечать его, и если бы наступила тишина, она показалась бы непривычной и, пожалуй, неприятной.

Вошел окруженный свитой тутукинцев Владимир Ковалев. Доверчивый, впечатлительный Дадико льнул к Ковалеву, не сводя с него темных выразительных глаз. Владимир возмущенно говорил Самсонову:

— Я уже дважды показывал тебе, как по-армейски заправлять койку. И в роте нашей ты не раз видел, как это делается. А что я сейчас в спальне у тебя обнаружил?

— Немного перекривил, — оправдывался Сеня, — не так простыню подвернул… Старался, но немного перекривил…

— Предположим. Ну, а почему ты вчера невнимательно нес наряд и получил замечание от офицера?

— Понимаешь, — невинно помаргивая белыми ресницами, стал объяснять Самсонов, — проклятая забывчивость.

— Не понимаю и понимать не хочу! — категорически отрезал Ковалев. — Ты вообще, Семен, вряд ли отдаешь себе отчет, что значит быть военным человеком. Вот сейчас мы шли по коридору, и ты так отдал честь сержанту, что на тебя стыдно было глядеть, — как будто муху отогнал! В конце концов, думаешь ты быть строевым офицером или нет?

Самсонов сокрушенно вздохнул.

— Думаю, — меланхолично сказал он и, расправляя гимнастерку вокруг ремня, решительно добавил, насупив брови: — Я примусь за себя как следует!

— Ну, смотри, забывчивый человек, — уже добродушно произнес Ковалев, подхватил его под локти, подбросил вверх и поймал на лету. От удовольствия Сенька даже запищал.

К обязанностям старшего брата Ковалев относился с чувством большой ответственности, считая их своим прямым комсомольским долгом. Вокруг Ковалева вечно увивалась «личная охрана», как шутливо называл он своих пронырливых спутников. Они мимоходом успевали отметить и как пришит у него подворотничок, и спросить, как подальше толкнуть ядро, лучше запомнить даты по истории, сохранить силы при дальнем беге. Они с неизменным нетерпением ждали каждого прихода Володи, чтобы доложить о самых свежих новостях и самых новых планах, которые до отказа переполняли их стриженые головы.

Алексей Николаевич настолько был доволен своим добровольным помощником, что даже просил командира первой роты в характеристике Ковалева отметить эту его работу.

— Подождите одну минуту, — попросил юных друзей Владимир, — я приберу книги, и мы пойдем в тир.

Вместе с капитаном Беседой Володя обучал их стрельбе из малокалиберной винтовки, «готовил смену», как сказал он им однажды.

Ковалев открыл дверцу книжного шкафа и стал аккуратно складывать книги на своей полке.

— Ой-е-ей, книг сколько! — восторженно расширил глаза Дадико. — Вы умные!

— Куда там! Ужасно умные, — засмеялся Володя и серьезно добавил: — Когда выпускниками станете, у вас тоже столько книг будет. Да еще, гляди, мои как раз к тебе попадут…

— А что это значит — «логика»? — взял Дадико в руки тоненькую книгу в серебристом переплете.

— Логика учит убедительно доказывать, побеждать в споре, начал объяснять Ковалев. — Скажем, защищая нашу Родину, ты окажешься за пределами ее, и вот остановишься в доме крестьянина, который не знает еще правды о нашем советском строе. У вас зайдет разговор, где лучше жить: в социалистической стране или капиталистической..

— Так ясно же, что у нас! — воскликнул Дадико.

— Нам-то ясно, — улыбнулся Владимир, — а им надо доказать, убедить примерами.

— Я бы рассказал, как моя мама в колхозе работает… Знаешь, сколько на трудодни получила?

В дверь класса просунулась рыжая голова Авилкина.

— Андрюша, ты не забыл?

— Иду, иду… — с трудом отрываясь от работы, ответил Сурков. — Сейчас…

Андрей назначил на пять часов вечера заключительное занятие с редакторами боевых листков.

Кружок этот он создал в роте Тутукина еще в лагерях и успел научить ребят не только составлять макет газеты, писать статьи, но и пользоваться различными шрифтами, смешивать краски, придавать газете праздничный вид.

Сегодня «сдача пробы»: каждый должен представить сделанную им газету на тему «Дисциплина — мать победы». Если газета удовлетворит Суркова, он от имени комсомольского бюро выдаст «Удостоверение редактора».

Больше всех волнуется Павлик Авилкин. Может быть, потому что считает свою газету лучшей. Вдоль всей газеты крупными красными буквами он написал лозунг: «Люби свое училище, береги его честь, уважай традиции», — и возлагал большие честолюбивые надежды на эффект, который произведет. Одну колонку в газете занимали карикатуры на поджигателей войны.