— Вы опять здесь? — Но, прочитав разрешение своего начальника, недовольно пробурчал: — Баловство! Изнеженность! — и скрылся.

Ночевать Володя пошел все же вниз. Принципиально. Укладываясь, он пренебрежительно думал: «Плевать я хотел на удобства», — и крепко проспал почти до самого прихода поезда.

Казалось бы, после отпуска, с его вольницей, домашним уютом, не захочется спешить в училище, но Володя горел от желания поскорее увидеть товарищей, офицеров, поскорее окунуться в привычную обстановку военного быта — с часовым под грибом, «штурмами населенных пунктов», дневальством и подъемом по тревоге.

Ему уже дорог был этот уклад лагерной жизни с ее романтикой и воинственностью: дежурными пловцами у реки, командой на стрельбах: «Смена, на огневой рубеж», торжественной зорей с фанфарным сигналом «повестки», ракетами, залпами из пистолетов и винтовок.

Лагерный городок создан был три года назад руками суворовцев. Когда они впервые приехали сюда, то, кроме груд щебня, куч мусора, полуразрушенных сараев и захламленного берега реки, ничего не обнаружили.

За работу принялись поротно — большие и малые, офицеры и вольнонаемные. За два дня оборудовали спортивную площадку, разбили клумбы, расчистили берег, соорудили трамплин для прыжков в воду. Радуя глаз, легли между палаток дорожки из гравия. Подмазанные, свежевыбеленные сараи превратились в ружейный парк, кухню. На открытой террасе над рекой появились столы и скамьи столовой.

Через час после приезда в училище Владимир попутной машиной отправился в лагеря за двадцать километров от города. Еще издали на живописном берегу медлительной реки Владимир увидел полотняный городок, и сердце его радостно забилось. Палатки приветливо белели между деревьями тенистой рощи. Вот кто-то в одних трусах бежит к реке. Да это Семен!

— Сема! Сема! — что было сил закричал Ковалев, и Семен оглянулся.

Машина остановилась. Владимир перемахнул через борт, крикнул водителю «Спасибо!» — и побежал навстречу Гербову. Они с такой радостью бросились друг к другу, так бешено сжимали в объятиях один другого, что можно было подумать — не виделись месяцы.

— А я тебе койку занял рядом со своей, — сказал Семен и потащил Володю в палатку.

Немного позже, после того как Ковалев доложил о своем приезде и воспитателю, и командиру роты, они с Семеном остались вдвоем. Семен стал рассказывать о своей деревне, товарищах, с которыми был в партизанском отряде, о дедушке Платоне.

— Представляешь, каков старик! — с гордостью говорил Гербов, высоко поднимая крутой подбородок и мечтательно глядя поверх Володиной головы. — На прощанье обнял меня, — борода седая, до пояса, — обнял и напутствует: «Будьте смелыми и верными!» Это он всем нам…

В середине разговора, не придавая особого значения вопросу, Семен поинтересовался, смешливо прищурив глаза:

— Как твоя соседка поживает… студентка?

Ковалев хотел было рассказать все подробно, но что-то удержало его, скорее всего опасение показаться человеком рисующимся: вот, мол, какой я хороший.

— Не знаю, — отмахнулся он и подумал: «Интересно, Галинка в городе?»

Геннадий Пашков возвратился в училище с шестидневным опозданием, привезя справку, в которой болезнь, задержавшая его, именовалась значительно и малопонятно: гастроэнтероколит. Но Геннадий мало походил на больного, холеное лицо его розовело. Взвинченный летними впечатлениями, возбужденно приглаживая едва заметный ежик волос и расправляя гимнастерку вокруг ремня, Пашков рассказывал то о новой легковой машине отца, то о мотоцикле, то шепотом, озираясь по сторонам, о своих сердечных «победах», и трудно было понять, где кончалась правда и начиналось бахвальство. Он высокомерно, словно что-то разглядывая, отворачивался в сторону при встрече со старшиной, лишь бы не приветствовать его, а капитану Волгину в ответ на приказание застегнуть воротничок гимнастерки сказал небрежно:

— В-виноват! Учту ваше замечание…

Линейка — место построения рот в самых торжественных случаях — пролегала вдоль переднего края палаток. В обычное время ходить по этой узкой полосе земли, посыпанной песком, не было принято. Только математик Семен Герасимович бродил как ни в чем не бывало по запретной зоне, выставив вперед правое плечо, и казалось, что его сносит течением. Семен Герасимович имел праздничный вид; ему недавно присвоили звание младшего лейтенанта, и сегодня он впервые надел белый китель и синие, с малиновым кантом брюки навыпуск. Вьющаяся борода и пенсне делали Гаршева очень представительным.

У дальней палатки стояли Сенька Самсонов и Артем Каменюка. Самсонов, увидя мирно шагающего по линейке Семена Герасимовича, прошептал удивленно:

— Ходит…

— Забыл, — снисходительно улыбнулся Артем, делая математику скидку на штатское неведение. Каменюка знал все порядки досконально и ни за что не позволил бы себе пройти по линейке. Недавно он наслушался от бойцов соседней части всяких историй, где действительные события переплетались с излюбленным солдатским фольклором о всемогущем старшине, историй, которые с охотой передают, разукрашивая их подробностями, бывалые воины доверчивым новичкам.

— Слушай, что я тебе расскажу, — придвинулся Артем к Самсонову. — Забыли в одном полку, что по линейке передней нельзя ходить… Забыли — и все ходят! А тут приезжает маршал Буденный. Ясно: к его приезду все почистили, прибрали, линейку свежим песочком посыпали — одно загляденье! А Семен Михайлович, как вышел из машины, полюбовался линейкой, а сам не по ней пошел, а рядом… Понятно? Имеет право, а пошел рядом… Скромность! Уважение!.. Когда уехал Буденный, всем так стыдно стало: как это они раньше нарушали устав!

— Пробрало! — одобрительно заметил Самсонов и живо воскликнул: — А ты запомнил, какие команды у артиллеристов?

На днях рота Тутукина была на полигоне во время стрельб артдивизиона.

— Ясно, запомнил, — возбужденно заблестели глаза у Каменюки. — По пулемету! — властно стал командовать он. — Гранатой!

— Взрыватель осколочный! — как эхо, вторил ему тонким голоском Сенька.

Из-за ближней палатки неожиданно появился Семен Герасимович.

— Упражняетесь? — доброжелательно спросил он, поглаживая бороду.

— Так точно, товарищ младший лейтенант! — браво вытянулся Каменюка.

— Хорошо, — одобрил математик, — этот месяц в лагерях вам придется потрудиться, пролить пот солдатский.

— Точно! — басовито сказал Артем и, кому-то подражая, закончил: — Лагеря — не пионерский санаторий, а место боевой и политической подготовки.

Он сделал небольшую паузу и, поднеся руку к козырьку, спросил:

— Разрешите, товарищ младший лейтенант, идти на развод?

— Пожалуйста, пожалуйста, — отпустил его Гаршев.

Река отделяет лагеря от большой деревни Яблоневки. Узкий, дрожащий мост соединяет оба берега, но во время лагерей ходить штатским по мосту строго запрещается, поэтому здесь стоит часовой.

К обязанностям часового ребята относятся чрезвычайно ревностно. Зорин сказал: «Стоять на часах — значит выполнять боевое задание».

Под грибком с винтовкой в руках застыл Артем Каменюка. Он не обращает внимания на купающихся неподалеку товарищей. Весь вид его — сурово сдвинутые брови, синие настороженные глаза, вздернутый раздвоенный подбородок — выражает решимость и чувство долга.

Какой-то житель деревни — бородатый мужчина в вышитой рубашке под коротким пиджаком — пытается пройти по запретному мосту. Артем шагнул из-под грибка, закричал властно:

— Назад! Прохода нет!

— Да я… — начал было объяснять мужчина и, видно затрудняясь подобрать форму обращения, запнулся, — понимаете, гражданин…

«Гражданин» приказал еще неумолимее:

— Назад! Прохода нет!

— Товарищ военный! — прокричал бородач, умилительно прикладывая ладони к груди.

— Нельзя! — Артем устрашающе выдвинул вперед незаряженную учебную винтовку. Штык грозно заблестел на солнце. Бородач крякнул, развел руками и, досадливо махнув рукой, отступил.