— Нужна она мне! — хмурясь, пробормотал Володя. — Давай лучше крышей займемся!

Володя сердился на себя за то, что соседка, помимо воли, занимала его воображение. Он старался не думать о ней, избегал встреч, но, как нарочно, то сталкивался с ней у калитки, то встречал на стадионе или в трамвае. У нее были яркие, красиво очерченные губы, очень белая кожа лица и беззастенчивые синие глаза.

Друзья осмотрели крышу, подсчитали, сколько понадобится материала, и, довольные собственной хозяйственностью, спустились на землю, решив раздобыть в городе толь.

По случаю приезда сына Антонина Васильевна взяла отпуск в детском саду, где она работала. Ей хотелось побаловать «своих сыновей». Она готовила им то суп с клецками, тающими во рту, и Володя так же, как в детстве, просил налить ему в тарелку «выше загнутки», то румяные, плавающие в котелке с подсолнечным маслом пирожки, начиненные рисом, крутыми яйцами и укропом, и Владимир с Семеном философствовали, что в Суворовском, наверно, вовек не научатся готовить по-домашнему.

Сегодня на обед были вареники с вишнями. Антонина Васильевна объявила:

— Есть «жадник»!

Друзья в поисках «жадника», начиненного десятью вишнями, с таким азартом стали уплетать вареники, что мать залюбовалась.

Антонина Васильевна осунулась за последние годы, как-то потемнела от лишений военных лет, от дум тяжелых, что сильнее всего ранят женское лицо. Она выглядела много старше своих лет, суховатые складки набегали на ее шею. Володя видел это, чувство щемящей жалости вызывали у него худые руки матери с набухшими венами и поредевшие, коротко подстриженные волосы, и печальные глаза, в которых даже в минуты радости не исчезало застывшее облачко душевного одиночества. Володя не стыдился, не скрывал своих чувств к матери, старался отогреть ее неумелой нежностью. Что ни говори, а в училище он отвык от проявления ласки и сейчас дома «оттаивал».

Пообедав и поблагодарив Антонину Васильевну, Владимир и Семен надели форму, чтобы идти в город. В это время с двумя своими одноклассниками пришел Жора Шелест. Он был коренаст, у него, как у деда, проступал на щеках яркий, но по-молодому сочный румянец, в котором, казалось, плавали родинки.

Его товарищи — широкоплечий, массивный Толя Власов, передвигавшийся так, будто он то одной, то другой ногой толкал мяч, и худенький со спокойными глазами Виктор Карпов — молчали, с любопытством поглядывая на приезжих, словно присматривались, где у них уязвимое место. Шелест тараторил без умолку:

— Мы же с тобой, Вовка, самые, можно сказать, старые друзья. Помнишь, как я тонул, уже пузыри пускать стал, а ты меня вытащил? Сзади схватил, чтобы я тебя не потянул на дно, и к берегу приволок…

— И вам не надоела муштра? — вскользь кинул Виктор, снисходительно поглядев на Володю. — Я, например, не представляю себе жизнь по сигналу, и этот вечно затянутый до отказа ремень, и наглухо застегнутый воротничок. — Словно поддразнивая, он расстегнул еще одну пуговицу воротника, совсем открывая тонкую шею. — Скука!

Володя и Семен не раз уже слышали подобные рассуждения «штатских» ребят и всегда яростно опровергали неверные представления о жизни училища.

— Муштры никакой нет, — сдвинул густые брови Володя и недобро посмотрел на гостя. И хотя они с Семеном наедине не раз сетовали на повторявшийся изо дня в день распорядок и, конечно, временами хотелось повольничать, но сейчас Ковалев почувствовал обиду за училище.

— Скука внутри человека, — убежденно сказал он. — А если есть дружба, есть комсомол, ясна цель — скуки быть не может. Что же касается «до отказа затянутого ремня и застегнутого воротничка», то это дело привычки. Я, например, не находил бы сейчас ровно никакого удовольствия в том, чтобы идти по улице, щелкая семечки, носить фуражку набекрень и брюки внапуск на голенища сапог.

— Крайности, — упрямо возразил Карпов.

— Ты, Виктор, не прав, — поддержал Володю Власов. — В их жизни своя красота…

— Верно! — горячо подхватил Ковалев. — Она в требовательности, в готовности немедленно выполнить приказ старшего. Нет, ребята, — миролюбиво заключил он, — хотите — верьте, хотите — нет, но мы никогда не жалеем, что избрали именно военное поприще… В конце концов каждый определяет путь по велению сердца. — («Это слова майора Веденкина», — вспомнил он.)

— Как вам нравится такое стихотворение? — неожиданно для Володи вмешался в разговор Семен, и в глазах у него блеснула хитринка.

Володя удивился, что Семен заговорил о поэзии, — Гербов не был большим любителем стихов.

— Это один из наших суворовцев написал, — пояснил Семен и начал:

Володя недовольно нахмурился: стихи были его. Семен читал выразительно, всем стихотворение понравилось, и это словно подвело итог спору, утвердило правоту суворовцев. Семен подмигнул Володе: мол, понял маневр?

Неожиданно разразился ливень. Синяя туча подкралась со стороны моря и обрушила на город стремительные потоки. Из окна было видно, как мгновенно опустела улица. Только по тротуару бешено промчался велосипедист в прилипшей к телу фиолетовой майке да обреченно мокла под акацией лошадь, запряженная в линейку. По телеграфным проводам, сбивая друг друга, скользили крупные капли, похожие на ртутные шарики.

Ливень прекратился так же мгновенно, как начался, снова выглянуло жаркое солнце, и когда товарищи вышли на улицу, плиты тротуара были совсем сухими, а стекла окон отсвечивали синевой.

Жора Шелест потащил всех на школьную спортивную площадку:

— Состязание учащихся города по легкой атлетике. Посмотрите наш мировой класс!

Они подошли к высокому кирпичному зданию школы. В глубине сада вокруг площадки, огороженной зубчатым забором, стояли зрители, в большинстве учащиеся.

Ковалев с завистью смотрел на юношей в спортивных костюмах. Незадолго до каникул в училище проходила спартакиада. К ней готовились упорно, и Володя занял среднее место по толканию ядра, бегу и прыжкам. Сейчас при виде спортсменов Ковалеву особенно захотелось поразмяться.

Словно прочитав его мысли, к изгороди подошел судья — до черноты загорелый мужчина, с мускулистыми худощавыми руками — и гостеприимно предложил:

— Может быть, примете участие?

Семен растерянно молчал, но Володя с живостью воскликнул:

— С удовольствием! — и задорно шепнул Семену: — Вперед, пехота, не посрамим училища!

Вскоре они в синих трусах и алых майках вышли из небольшого фанерного строения и стали около судьи.

Начались состязания по прыжкам в высоту с разбегу.

Семен взял сто шестьдесят сантиметров — выше всех, только что прыгавших, но на два сантиметра меньше той высоты, которой он достиг недавно в училище.

Зрители оживленно обменивались мнениями:

— Здорово!

— Натренирован!

Кто-то ревниво заметил:

— Что же тут особенного: они прыгают с десяти лет.

Виктор Карпов неожиданно возмутился:

— Кто мешает вам прыгать с девяти?

Судья положил для Володи планку на сто шестьдесят два сантиметра. В городе еще никто не брал такой высоты.

Когда Володя перенес тело через планку, ему начали аплодировать. Жора Шелест, хватая соседей за плечи, захлебывался от восторга:

— Заметили, как он согнул ногу? Класс!

Невозмутимый судья повысил планку до ста шестидесяти четырех сантиметров. Семен ободряюще шепнул другу:

— Так держать!

В публике затаили дыхание. Никто не верил, что юноша перепрыгнет.