— Ты заметил, Тамара Громова — будто и рассудочна, и суховата, а какой души человек! Всем поделится. Сколько мы знакомы, а кажется давным-давно…

— Знаешь, — подхватил Володя, — вот и мы из разных Суворовских училищ, а как будто давно знакомы… Стоит двум суворовцам встретиться, как начинаются воспоминания.

Новая, беспокойная мысль отвлекла его.

— Все думаю, что же нам делать с Садовским?

Галинка знала историю «педагогических поисков».

Володи и рассмеялась.

— У нас начались производственные разговоры, — подтрунила она.

— Нет, Галя, действительно, как быть с Олегом? Может быть, пробудить в нем интерес к военному изобретательству — у него есть к этому склонность? Я Семена просил — ты же знаешь, какой он любитель техники! — брать моего Садовского с собой в гараж, мастерские. Сема согласился, но не очень охотно. Спрашивает: «Тебе не надоела возня с этим Садовским? Не ясли же здесь?» Признаться, я как-то тоже так думал: «Что, он мне больше всех нужен? Пусть сам собой занимается и за себя отвечает!» Но потом решил: а если бы Сергей Павлович раньше, когда только пришел к нам, так ко мне отнесся? Нет, видно, «возня» — часть профессии воспитателя. И в эстафете, которую мы получили…

Он внезапно умолк.

Мысль об эстафете, однажды возникнув, укрепилась, как внутренний наказ, как открытие смысла того, что он делал сейчас и что еще ему предстояло сделать. Но высказывать ее вслух ему казалось нескромным, самоуверенным, и поэтому он неловко сказал:

— Ну да ладно, хватит об этом, а то и правда…

— Нет, нет, — живо возразила Галинка, — ты расскажи, как думаешь дальше с ним?

— Да что дальше, — уже неохотно, скованно продолжал Володя, — подобрал для Олега кое-какие книги. Майор Демин попросил преподавателя инженерного дела помочь мне. Если мы возьмемся все вместе…

— Вот видишь, у тебя педагогические задатки!

— Ну уж и задатки, — возразил он, — а пока что Олег плохо поддается… Мне еще у старших учиться и учиться… Да, должен тебе сказать, нам положительно везет на командиров! — переменил тему Володя. — Наш майор Демин очень требовательный, но и очень душевный человек. И каждое его приказание хочется выполнить как можно лучше, не из боязни! Семен верно говорит: «Его осуждающий взгляд тяжелее наряда»…

— А Сему почему давно не видно? — поинтересовалась Галя. — Он очень понравился нашим… даже Тамаре. Она говорит: «Самостоятельный». Знаешь, у казачек это слово имеет особый смысл: не ветреный, постоянный…

Володя вспомнил, что и Семен отзывался о Тамаре: «Вот это дивчина!»

— Сема придет… А я понравился? — шутливо спросил он.

— Говорят, немного задаешься…

— Ну-у-у? — искренне огорчился Володя. — Это, наверно, от моей глупой манеры закидывать голову.

— Возможно, возможно, — поддакнула Галинка и не выдержала роли, — да я пошутила! Девчата наши к тебе хорошо относятся. А сержанту, — она поглядела на Владимира смеющимися золотисто-карими глазами, — положено держать голову повыше. Правда, Тамара красивая девушка? — неожиданно спросила Галинка.

— Да, — согласился Володя, — но не в моем вкусе.

— У нас комсорг факультета — пламенный грузин, назвал Тамару «Ломази-гого», — это по-грузински значит — красивая девушка.

— Я теперь тебя так буду называть! — сказал Володя и впервые подумал, что Галинка действительно красива. Нет, это не то слово! Она была бесконечно хороша. Милые глаза смотрели доверчиво и ясно, свежее лицо, покрытое южным загаром, часто меняло свое выражение. С прежней независимостью был вздернут носик.

Володе даже почудилось, — да это, наверно, так и было, — что все прохожие смотрят на девушку с ласковой улыбкой, потому что вся она была какая-то весенняя, чистая, устремленная вперед. Он как бы впервые увидел ее такой, и ощущение этого открытия не оставляло его весь вечер. У Владимира вдруг возникло новое для него чувство гордости: как хорошо, что Галинка идет именно с ним, избрала его, а не кого-то другого.

— Тоже мне, красавицу нашел! — пренебрежительно произнесла Галинка и, будто отводя от себя этот разговор, смутно тревожась им, повторила: — А Семен Тамаре очень нравится…

— Но он неисправимый женоненавистник! — заметил Владимир, с трудом отрывая от нее взгляд, еще взволнованный своим открытием.

Они походили мимо огромных окон магазина.

— Смотри, — воскликнула Галинка, — на витрине портрет интересной женщины!

— И вовсе не интересная!

— Нет, интересная!

Они подошли ближе и расхохотались. Оказывается, это был большой портрет знаменитого актера XVIII века Волкова, издали принятого ими за женщину.

И как это часто бывает, когда какой-нибудь забавный случай вызывает смешливое настроение, когда уже все смешно, и смешно, что смешно, они теперь дурачились и хохотали непрерывно: и над шляпой старой «барыньки», похожей на гриб мухомор, и над тем, что Володя хотел сказать «в сентябре прошлого года», а сказал «в сентябре прошлого июля», и над вывеской «Отмыкание несгораемых шкафов».

То и дело встречались военные. Ковалев один раз уже опоздал отдать честь, и офицер недовольно посмотрел на него.

— Давай свернем в какую-нибудь тихую улочку! — предложил Володя.

Они так и сделали, и некоторое время шли молча. Смешливое настроение исчезло, словно осталось в шуме и сутолоке главной улицы.

— Мама болеет, — печально сказала Галинка, и ее глаза стали грустными, — тоскую я по ней очень…

— И я по своей, — задумчиво произнес Володя.

Недавно он получил письмо из дому, полное старательно скрываемых тревог и робких расспросов.

— Я ведь не могу описывать маме жизнь военного училища и отделываюсь общими фразами, — виновато признался Володя, — а она огорчается…

— Да ты и меня не очень-то балуешь подобными сведениями! — рассмеялась Галинка. — Нет, я понимаю, — быстро произнесла она, заметив, что Володя собрался оправдываться, — в Суворовском — там другое дело, а теперь — присяга…

Они очутились около почтового отделения.

— Давай отправим телеграммы… Ты своей маме, а я своей, — предложил Володя.

— Давай! — с радостью согласилась Галинка.

— И Сергею Павловичу я пошлю. Можно подписать — «Володя и Галя»?

— Конечно.

Они вошли в пустынный парк. Пахло свежими арбузами и набухшей корой деревьев. Стояла немая тишина. Застыли, отражаясь в иссиня-черном пруде, облитые багряным светом кущи деревьев. Листья плотным кольцом устлали берег пруда, окаймили его желто-красным ковром, и, казалось, по этому ковру можно свободно пройти. Гулко простучал под ногами горбатый деревянный мосток. Они миновали опустевший павильон и медленно пошли аллеей.

Над землей лениво потянулся туман. Одинокие листья на деревьях походили на притаившихся воробьев. С легким, едва слышным шорохом стекали с ветки на ветку капли, падали на землю.

— Слышишь? — подняла вверх палец Галинка и остановилась.

Она взяла Володину руку в свою, и они пошли дальше.

— Хорошо мне с тобой, — просто призналась она.

Он сжал ее пальцы.

— Скорее бы войти в класс… к детям, — тихо проговорила девушка, и Володя понял, что она делится с ним своими сокровенными мыслями. — Вчера почти до утра читала «Педагогическую поэму», так захотелось поскорее в школу!

Туман становился все гуще. Стемнело. Они вышли из парка к проспекту. Плафоны плавали в тумане, и казалось, что по небу развешано было множество матовых лун.

В общежитии Галинка застала одну Тамару — остальные девушки пошли в кино.

Тамара сидела у стола и шила. Свет лампы под абажуром ложился на высокую корону темнокаштановых волос, на покатые плечи под коричневым свитером.

Галинка положила на окно свертки — колбасу и сыр — и пошла на кухню выстирать носовые платки. Закончив эту работу, она спрятала в портфель тетради для завтрашних лекций и подсела к Тамаре, на краешек своей кровати. В комнате их было шесть. Над кроватью Катюши Кругловой распахнутым веером темнели фотографии кинознаменитостей. Тамара прикрепила над своей вырезанные из журнала «Огонек» портреты гимнасток, а Галинка повесила в узкой рамке пейзаж Бялыницкого-Бирули — тонкие деревца отсвечивали в весенних проталинах.