С моими водевилями целая революция. «Предложение» шло у Горевой — я снял с репертуара*; из-за «Медведя» Корш ругается с Абрамовой*: первый тщетно доказывает свое исключительное право на сию пьесу, а абрамовский Соловцов говорит, что «Медведь» принадлежит ему, так как он сыграл его уже 1817 раз*. Сам чёрт не разберет! Малый театр в обиде, что «Иванов» идет у Корша, и Ленский до сих пор еще не был у меня — должно, сердится. Беда с вами, гг. театральные деятели!
Ну-с, будьте здравы. Жду Вас в Москве. Условие: говорить о театре будем, но не больше часа в сутки. Или так: я буду говорить о нем, а не Вы. Идет?
Ваш А. Чехов.
Дмитриеву А., 21 сентября 1889*
687. А. ДМИТРИЕВУ
21 сентября 1889 г. Москва.
21 сентября 1889 г.
г. А. Дмитриеву
Милостивый государь!
Сим разрешаю Вам* и кому угодно ставить на частных сценах Петербурга мою пьесу «Трагик поневоле».
Так как эта пьеса новая и нигде еще не была играна, то считаю справедливым просить Вас — внести после первого представления в Общество вспомоществования сценическим деятелям пятнадцать рублей, чего, впрочем, не ставлю непременным условием.
Если г. Бабиков не откажется от роли Толкачова, то передайте ему, что, буде он пожелает, я не откажусь сократить длинный монолог, который, мне кажется, утомителен для исполнителя.
Готовый к услугам
А. Чехов.
Евреиновой А. М., 24 сентября 1889*
688. А. М. ЕВРЕИНОВОЙ
24 сентября 1889 г. Москва.
24 сентябрь.
Многоуважаемая Анна Михайловна!
Посылаю Вам рассказ — «Скучная история (Из записок старого человека)»*. История в самом деле скучная, и рассказана она неискусно. Чтобы писать записки старого человека, надо быть старым, но виноват ли я, что я еще молод?
К повести своей (или к рассказу — это всё равно) прилагаю прошение:
1) 25 оттисков.
2) Пришлите корректуру — это непременно. Кое-какие места я почищу в корректуре*; многое ускользает в рукописи и всплывает наружу, только когда бывает отпечатано. Корректуру я не продержу долее одного дня.
3) Было бы весьма желательно, чтобы рассказ вошел в одну книжку. Делить его на две части — значит сделать его вдвое хуже.
Цензуру он, вероятно, пройдет благополучно*. Если цензор зачеркнет на первой странице слово «иконостасом», то его можно будет заменить «созвездием» или чем-нибудь вроде.
Теперь о гонораре. Денег у меня пока много. Если для Вашей конторы удобнее высылать мне гонорар по частям, а не сразу, то предложите ей разделить его на 4–5 частей и высылать его мне ежемесячно. Если я должен что-нибудь, то велите погасить долг.
Ну, что Сибирякова?*
Все мои Вам кланяются, я тоже и желаю всего хорошего. Поклонитесь Марии Дмитриевне*, а Алексею Николаевичу я буду писать сейчас.
Душевно преданный
А. Чехов.
Те медицинские издания, которые присылаются в редакцию для отзыва, не бросайте, а, если можно, берегите для Вашего покорнейшего слуги. Я всегда с завистью гляжу на Ваш стол, где лежат эти издания, перемешанные со всякой всячиной.
Плещееву А. Н., 24 сентября 1889*
689. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ
24 сентября 1889 г. Москва.
24 сентября.
Это письмо, дорогой Алексей Николаевич, посылается на почту вместе с рассказом, на который я наконец махнул рукой и сказал ему: изыди от меня, окаянный, в огнь скучной критики и читательского равнодушия! Надоело с ним возиться. Называется он так: «Скучная история (Из записок старого человека)»*. Самое скучное в нем, как увидите, это длинные рассуждения, которых, к сожалению, нельзя выбросить, так как без них не может обойтись мой герой, пишущий записки. Эти рассуждения фатальны и необходимы, как тяжелый лафет для пушки. Они характеризуют и героя, и его настроение, и его вилянье перед самим собой. Прочтите, голубчик, и напишите мне. Прорехи и пробелы Вам виднее, так как рассказ не надоел еще Вам и не намозолил глаз, как мне.
Боборыкин ушел от Горевой* и умно сделал. Человеку с такой литературной репутацией, как у него, не место в этом театре, да и не к лицу быть мишенью для насмешек и сплетен разных прохвостов и ничтожеств. Он не перестал быть для меня симпатичным*; я писал Вам, что он показался мне чудаком в высшей степени, и он в самом деле чудак. Его пребывание у Горевой, его «Дон Карлосы» и «Мизантропы», разыгрываемые сапожниками*, это если не шалость, то чудачество.
Островский вовсе не консерватор*. Он просто обыватель, ведущий замкнутую жизнь, сердитый на себя в настоящем, любящий свое прошлое и не знающий, на чем бы сорвать свое сердце. Человек он добрый и в высшей степени добропорядочный; но спорить с ним трудно. Трудно не потому, что высказывает он противоположные взгляды, а потому, что приемы для спора у него времен очаковских и покоренья Крыма*.
Сейчас иду на заседание Комитета — это первое заседание в этом сезоне.
Все говорят и пишут мне, что<бы> я написал большую пьесу. Актеры Малого театра берут с меня слово, что я непременно напишу. Эх, кабы было время! Хорошей пьесы не написал бы, но деньжищ заграбастал бы достаточно.
Смешно сказать, «Иванов» и книжки сделали меня рантьером. Будь я один, мог бы прожить безбедно года два-три, лежа на диване и пуская плевки в потолок.
Напишите мне. Видели ли Григоровича?
Будьте живы, здравы, покойны и богаты. Обнимаю Вас крепко и целую. Вашим мой нижайший поклон.
Ваш А. Чехов.
Ленскому А. П., 27 сентября 1889*
690. А. П. ЛЕНСКОМУ
27 сентября 1889 г. Москва.
Ленский А. П.
Московской сцены Гамлет и Отелло,
В гостиных — Лир, с друзьями — Мазаньелло*.
Что значит Мазаньелло?
Очень жалеем, что в воскресенье вечером нас не было дома: ходили слушать «Русалку»*.
