Нового у меня нет ничего. Собираюсь писать что-то вроде романа* и уже начал. Пьесы не пишу и буду писать не скоро, ибо нет сюжетов и охоты. Чтобы писать для театра, надо любить это дело, а без любви ничего путного не выйдет. Когда нет любви, то и успех не льстит. Начну с будущего сезона аккуратно посещать театр и воспитывать себя сценически.
Поклонитесь Вашему брату*. Все мои шлют Вам поклон, а я дружески жму руки и шлю Вам самые сердечные пожелания. Пишите.
Ваш А. Чехов.
Евреиновой А. М., 10 марта 1889*
619. А. М. ЕВРЕИНОВОЙ
10 марта 1889 г. Москва.
10 марта.
Уважаемая Анна Михайловна!
Гонорар получил*, спасибо. Получил я больше, чем ожидал, и боюсь, что Вы не вычли моего долга. Ведь я немножко должен конторе.
Вчера я кончил и переписал начисто рассказ, но для своего романа*, который в настоящее время занимает меня. Ах, какой роман! Если бы не треклятые цензурные условия, то я пообещал бы его Вам к ноябрю. В романе нет ничего, побуждающего к революции, но цензор все-таки испортит его. Половина действующих лиц говорит: «Я не верую в бога», есть один отец, сын которого пошел в каторжные работы без срока за вооруженное сопротивление, есть исправник, стыдящийся своего полицейского мундира, есть предводитель, которого ненавидят, и т. д. Материал для красного карандаша богатый.
Денег у меня теперь много, хватит прожить до сентября; обещаниями никакими я не связан… Наступило самое подходящее время для романа (литературного, конечно, а не жениховского). Если теперь не буду писать, то когда же писать? Так я рассуждаю, хотя почти уверен, что роман через 2–3 недели надоест мне и я опять отложу его.
У меня есть сюжет для небольшого рассказа*. Постараюсь сделать сей рассказ к майской или июньской книжке. Но если можно подождать до июля или августа, то мой роман сказал бы Вам большое спасибо.
Сбросьте Вы с себя цензуру*, ради создателя! Хоть она у меня до сих пор почти ничего не зачеркнула, но все-таки я боюсь ее и не люблю. Для толстых журналов и газет цензура и не должна существовать даже в Турции. Для театра другое дело…
Погодите: куплю все толстые журналы и прикрою их, оставлю один только «Сев<ерный> вестник». Заведем тогда электрическое освещение, величественного швейцара, собственную типографию, редакционные экипажи на резинке, пригласим в сотрудники Милана (для иностранного отдела), возьмем в швейцары Ашинова… и будет у нас 40 тысяч подписчиков. Хотя, впрочем, я еще ни разу не видел своей богатой невесты*. И она меня не видела. Я ей напишу так: «Полюби не меня, а идею»*…и трону ее этим.
С нетерпением жду оттисков «Иванова». Не послать ли мне к г. Демакову секундантов?*
Буду сидеть в Москве до мая и писать. На меня теперь стих писательский нашел. Не выхожу из дому и всё пишу, пишу.
Почтение Марии Дмитриевне и Алексею Николаевичу.
Мои Вам кланяются, а я желаю здоровья и всего хорошего.
Искренно преданный
А. Чехов.
У Вас имеется рассказ Гиляровского о том, как плоты идут*. Теперь самое время пускать его.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 11 марта 1889;*
620. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)
11 марта 1889 г. Москва.
11 март.
Милый Жан, я не болен, не уехал и не думаю жениться на миллионах*; если же когда-нибудь женюсь, то не на деньгах — успокойте идеалиста Лемана. Не писал же Вам так долго по весьма тонким и политичным причинам: лень одолела. Простите, Жан.
Пастухов сапожник, а не редактор*; он не смел, каналья он этакая, писать Вам, литератору, канцелярским способом, т. е. подписываться под письмом, написанным писарской рукой. Если увижу его, то нещадно выругаю. Знаком я с ним мало, отношений к нему никаких не имею, кроме разве того, что его орган «Моск<овский> листок» и его отец считаются моими литературными врагами, т. е. ругают меня при всяком удобном и неудобном случае*. Платит он отлично.
Что Вам, роднуша, сказать насчет «Предложения»*? Дело в том, что В. Н. Давыдов хотел сыграть его на Александринке*, по крайней мере, говорил об этом. Вы спросите у него. Если он не рассчитывает играть в «Предложении», то даю Вам карт-бланш, делайте с моей пресловуто-глупой пьесой что угодно, хоть цигарки из нее лепите.
Копаюсь в своем романе. Пока еще ничего не выкопал, но в занятии сем испытываю некоторое сладострастие.
Ваши книги я запаковал, связал веревкой и спрятал. Пусть лучше изображают из себя лежачий и мертвый капитал, чем рисковать ежеминутно быть украденными любознательными читателями, наполовину уже разворовавшими мою вифлиотеку. Если куплю себе хутор, то устрою там себе настоящую библиотеку, со всеми онерами.
Слушайте, зачем это про меня сплетничают в Петербурге? Кому это нужно? В том, что каждый сплетник теряет мое уважение, беды особенной нет; в том, что я презираю сплетню и идеалистов-шептунов, тоже нет беды особенной; но ведь я же в конце концов могу и рассердиться, а это может повлечь за собой беду даже очень особенную.
Как вы думаете провести лето? На месте Вашей жены я купил бы длинный хлыст и выгнал бы Вас им из Петерб<урга>. Ведь через 5-10 лет, живя безвыездно в доме № 19, кв. 5, Вы обратитесь в настоящего, заправского капитана, такого капитана, что хоть нос сандаль.
Больше писать не о чем. Новостей нет никаких, на улице метель, сугробы навалило, холодно. Геморрой мой в разгаре. Да хранит Вас небо, сыплющее снег!
Ваш Antoine.
Суворину А. С., 11 марта 1889*
621. А. С. СУВОРИНУ
11 марта 1889 г. Москва.
11 марта.
Перечисляя прелести харьковского имения, Вы не упомянули реки. Без реки нельзя. Если Донец, то покупайте. Если же Лопань или пруды, то не покупайте. У нас есть один профессор-хирург*, маленький, стриженый человечек с оттопыренными ушами и с глазами, как у Юзефовича; у него есть именье. Тех, кто ему симпатичен, он приглашает купить именье по соседству с ним. Обыкновенно берет симпатичного человека за бока, сантиментально глядит ему в лицо и говорит со вздохом: «А как бы мы с вами пожили!» Я тоже сантиментально смотрю на Вас и говорю: а как бы мы с Вами пожили! Вообще Вы приносите мне большой вред, что не покупаете именья.
