У Никулиной теплый прием. Тысяча обворожительно-сонных улыбок и приятных слов.

— Я согласна играть Кокошкину, но кто же будет играть Репину? Машенька (т. е. Ермолова) занята, Федотова сказала: я не играю пьяных женщин. И почему это А<лексей> С<ергеевич> не хочет, чтобы я играла драматическую роль? Разве я не умею? Мне даже кажется, что я в сцене смерти и прочее буду энергичнее Машеньки… А Федотова? Боже мой! Ведь она всё испортит! Она будет играть добродетельную!

Входит старая дева с крысьим лицом и в шали, рекомендуется сестрицею Никулиной и начинает монолог:

— Федотова не играет пьяных женщин, а Машенька терпеть не может Суворина. Она сказала: ни за что в свете не стану играть в суворинских пьесах, и никто меня не заставит! Он ведь ее с грязью смешал. Кажется, за Офелию… Она его ненавидит… К тому же Надя будет очень хороша в этой роли… И т. д.

— Так что же прикажете телеграфировать Суворину? — спрашиваю я Надю.

— Право, не знаю… Я теперь совсем без пьесы. Была у меня пьеса Крылова^*, мы уже и роли переписали и репетицию назначили, но когда я получила первую телеграмму от Суворина, то отказалась от Крылова, он же продал свою пьесу Коршу для бенефиса Рыбчинской. И я теперь на мели. Крылов торжествует… Просто не знаю, что делать…

— Что же прикажете телеграфировать Суворину? — настаиваю я.

— Вот что, вы поезжайте к Машеньке и спросите ее: согласится ли она играть? Если согласится, то я, пожалуй… конечно, хотя…

— Я не поеду, — говорю я. — Суворин не уполномочивал меня ездить и настаивать на постановке пьесы. Постановка нужна не ему, а вам. Между нами говоря, Суворин человек щепетильный и не любит, если он сам или его посланный попадают так или иначе в положение просящего. Это ему нож острый.

— Ах, боже мой, кто же это говорит? Мы его просим, а не он нас!

А сестрица в это время: тра-та-та-та. Тарантит без умолку.

— Так я сейчас напишу Машеньке письмо и спрошу, согласна ли она. Она близко живет. Если подождете полчаса, то получите ответ.

Надя пишет письмо и читает мне не то, что написала. Письмо посылается. Я жду. Входит Кречинский^* — тип рантье ремонтера с бакенами и сединой. Это mari d’elle[9]. Рекомендуемся.

— Ду́ша, где наш табак? — спрашивает он у супруги.

— Не знаю, ду́ша. А я к Машеньке сейчас послала насчет Репиной…

— Это не ее роль. Скверно сыграет.

— А Суворин не хочет, чтоб я играла.

— Конечно, тебе нельзя Репину играть! Ты, ду́ша, хороша только в комических ролях, а в драме я не люблю на тебя смотреть.

— Что ж ты говоришь?! Ты, ду́ша, никогда не бываешь на драмах!

— Не бываю… Зачем? За свои деньги и себя же мучить! Драм много и в жизни.

Начинается умный разговор. Ремонтер несет чепуху. С драм переходим к вреду табака. Ремонтер жалуется на кашель и обвиняет табак. Сестрица тарантит. Эпизод: сестрица пошла за табаком, спотыкнулась и рассыпала табак на пол. Мне смешно, но смеяться неловко.

Наконец, входит лакей и подает Наде письмо в каком-то необыкновенном, социально-демократическом конверте. По конверту узнаю, что письмо от радикалки Машеньки. Надя нервно распечатывает письмо и читает вслух:

«Если это для Вас, то я согласна. Но ведь Вы, кажется, сами хотели играть Репину? Сегодня прочту пьесу, завтра дам ответ».

В первой фразе письма шпилька Суворину, во второй шпилька самой Наде.

Раскланиваюсь и ухожу. Итак, завтра я получу ответ, который и пошлю Вам. Бабы ненавидят друг друга и интригуют вовсю. Понять их трудно, но у меня есть Ленский, который рад взорвать на воздух всех актрис, кроме Ермоловой. Он знает все завязки и развязки интриг и угадывает их быстро. Он будет руководить мною в потемках (если это понадобится). По его мнению, Татьяну Репину Ермолова рано или поздно играть будет, но что пьеса теперь едва ли пойдет — бабы напутали много, трудно распутать.

Я забыл у себя на столе корректуру своего рассказа^*, который начинается с VII главы. Найдите его, голубчик, и пришлите с пьесами. Я хочу продолжать его.

Бабы хитры. На их телеграммы и письма, буде получите, не отвечайте без моего ведома, иначе мы с Вами рискуем запеть из разных опер. Свое полномочие я свел только к одной фразе: «Что прикажете телеграфировать Суворину?» Остальное я считаю излишним. Так и знайте, что, кроме этой фразы, я ничего больше не буду говорить. Пусть бабы сами выпутываются.

А Крылов, оказывается, спас «Татьяну»! Если бы он не поспешил продать свою пьесу Коршу, то разговоров о «Татьяне» уже не было бы.

Кланяюсь Анне Ивановне, Насте, Боре и всем Вашим домочадцам. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

«Иванов» готов. Переписывается.

Суворину А. С., 19 декабря 1888^*

553. А. С. СУВОРИНУ

19 декабря 1888 г. Москва.

19 декабря.

Посылаю это письмо вслед за срочной телеграммой^*. Я опять получил письмо от Никулиной^*. Она прислала за мной лошадь. Чтобы поддержать Ваш престиж, я заставил кучера ждать меня 20 минут и мерзнуть. Лошадь хорошая, дом у Никулиной собственный, из чего я заключаю, что актрисам живется гораздо легче и удобнее, чем драматургам Чехову и Щеглову.

Никулина встретила меня радостной вестью, что Машенька согласилась играть Репину. Мы сели за стол и составили такую афишу: Репина — Ермолова. Кокошкина — Никулина. Оленина — Лешковская. Адашев — Ленский. Матвеев — Макшеев.

Гореву нужно участвовать в бенефисе Никулиной. Он хочет Адашева, я предлагаю ему Сабинина. От Сабинина он, по словам Никулиной, отказывается, о чем нельзя не пожалеть. Он очень приличен, играет нервно, одевается вкусно. Если он будет продолжать фордыбачиться, то Сабинина сыграет Южин. Так я и написал: Горев или Южин. В письме ко мне Вы напишите, что Вы очень бы желали, чтобы Сабинина играл Горев, но что если это нельзя и проч. Горев в Сабинине будет лучше Южина, а потому настаивайте на Гореве^*. Что касается Раисы, то я предложил эту роль Садовской или Медведевой — обе хороши. Няньку Садовская не возьмет: мало! Котельников — Рыбаков или Михайло Садовский, Кокошкин — Греков. Мелюзгу я отдал на благоусмотрение высокоталантливой бенефициантки. Пришлите побольше экземпляров: Ермоловой, Ленскому, Никулиной, Сабинину, Макшееву, вообще всем первым и вторым персонажам. Это им польстит и будет полезно. Познакомятся хорошо с пьесой.

Своего «Болванова» я кончил и посылаю одновременно с этим письмом. Надоел он мне, как Щеглов актерам. Коли есть охота, прочтите, а коли нет, сейчас же пошлите Потехину. Я обещал выслать ему пьесу к 22 декабря. Послал ему письмо^*, где подчеркнул этот срок. Я ни одним словом не заикнулся о постановке и не буду заикаться. Вы им ничего не говорите. Буду делать вид, что я не нуждаюсь ни в славе, ни в деньгах. Теперь мой г. Иванов много понятнее. Финал меня совсем не удовлетворяет (кроме выстрела, всё вяло), но утешаюсь тем, что форма его еще не окончательная. Если захотят поставить и спросят, кому кого играть, то вот им моя воля нерушимая: Иванов — Давыдов. Сарра — Савина. Шабельский — Свободин. Львов — Сазонов. Лебедев — Варламов. Саша — Ваш выбор.

Сей список можете сообщить Потехину хоть и теперь, дабы наш общий друг Давыдов не забежал зайцем вперед и не напутал. Отдаю Иванова Давыдову — иначе нельзя: Давыдов эту роль играл в Москве^*. Сазонов, Свободин и Варламов будут играть хорошо, так хорошо, что сотрут Давыденьку и отучат его браться за драму. Видите, какие у меня тонкие замыслы!