Душевно преданный
А. Чехов.
Суворину А. С., 26 декабря 1888*
562. А. С. СУВОРИНУ
26 декабря 1888 г. Москва.
26 дек.
Мне больно, что Вы сердились и что в «Новом времени» не было моего рассказа, но что делать?* Дать Вам рассказ, который кажется мне гадостью, я не могу ни за какие блага в мире, иначе бы я сандалил в Вашей газете каждую неделю и имел бы деньги. Как Вам угодно, но и в будущие времена я стану держаться той же политики, т. е. не посылать Вам того, что мне противно. Надо ведь хоть одну газету щадить, да и свою нововременскую репутацию беречь. А «Петерб<ургская> газета» всё съест.
Вы пишете, что надо работать не для критики, а для публики, что мне рано еще жаловаться. Приятно думать, что работаешь для публики, конечно, но откуда я знаю, что я работаю именно для публики? Сам я от своей работы, благодаря ее мизерности и кое-чему другому, удовлетворения не чувствую, публика же (я не называл ее подлой) по отношению к нам недобросовестна и неискренна, никогда от нее правды не услышишь и потому не разберешь, нужен я ей или нет. Рано мне жаловаться, но никогда не рано спросить себя: делом я занимаюсь или пустяками? Критика молчит, публика врет, а чувство мое мне говорит, что я занимаюсь вздором. Жалуюсь я? Не помню, каков тон был у моего письма*, но если это так, то я жалуюсь не за себя, а за всю нашу братию, которую мне бесконечно жалко.
Всю неделю я зол, как сукин сын. Геморрой с зудом и кровотечением, посетители, Пальмин с расшибленным лбом*, скука. В первый день праздника вечером возился с больным, который на моих же глазах и умер. Вообще мотивы невеселые. Злость — это малодушие своего рода. Сознаюсь и браню себя. А наипаче досадую на себя, что посвящаю Вас в тайны своей меланхолии, очень неинтересной и постыдной для такого цветущего и поэтами воспетого возраста, как мой.
К Новому году я постараюсь сделать для Вас сказку, а после 1-го вскоре вышлю «Княгиню»*.
Водевили можно печатать только летом, а не зимой.
Вы хотите во что бы то ни стало, чтобы я выпустил Сашу*. Но ведь «Иванов» едва ли пойдет. Если пойдет, то извольте, сделаю по-Вашему, но только уж извините, задам я ей, мерзавке! Вы говорите, что женщины из сострадания любят, из сострадания выходят замуж… А мужчины? Я не люблю, когда реалисты-романисты клевещут на женщину, но и не люблю также, когда женщину поднимают за плечи, как Южина, и стараются доказать, что если она и хуже мужчины, то все-таки мужчина мерзавец, а женщина ангел. И женщина и мужчина пятак пара, только мужчина умнее и справедливее. Сегодня из театра приедет ко мне Ленский. Будем говорить о «Татьяне»*. Отдам вариант для передачи Садовскому.
Мой живописец на прежнем положении*.
Осенью я переезжаю в Петербург*. Беру с собой мать и сестру. Надо серьезно заняться делом.
Почему Вам так не нравится Ваш отрывок?* Ваше всё хорошо. Я жду, когда Н. Лаврецкий напишет еще один рассказ. Пишите! В Вашей «Истории одной ночи»* наворочено и нагромождено столько всякого добра, что хоть и спотыкаешься временами, а читаешь с интересом и с большой симпатией к автору. Только пишите именно так, чтоб было наворочено и нагромождено, а не зализано и сплюснуто. Мне надоела зализанная беллетристика, да и читатель от нее скучает.
Не сердитесь на меня и простите мне меланхолию, которая мне самому несимпатична. Она вызвана во мне разными обстоятельствами, которые не я создал.
Читайте мне мораль и не извиняйтесь. Ах, если б Вы знали, как часто в своих письмах я читаю мораль молодым людям! Даже в привычку вошло. У меня фразы длинные, размазанные, а у Вас коротенькие. У Вас лучше выходит.
* * *
Был у меня Ленский с женой. Говорил, что Ермолова взялась за Татьяну с удовольствием. Первое действие пройдет хуже, чем в Петербурге, но остальные три, я убежден, гораздо лучше. Ермолова несносна в комедии, иначе бы и первое действие прошло великолепно. Приезжайте, пожалуйста. Это Вас развлечет. Постановка пьесы, ее успех, рецензии, поправки и проч. — всё это утомляет и раздражает Вас, но это здорово и летом будет вспоминаться с удовольствием.
Пора бы для провинции дать пьесу*. Пришлите 25 экземпляров, я сдам их Рассохину. Запишитесь в Общество. Написали монолог для Давыдова? Когда напишете, то не печатайте его, а отдайте литографировать. Актеры не умеют читать по-печатному, привыкли к литографии. Монолог подпишите Н. Лаврецким. Летом напечатайте его в газете.
Репетиции начнутся после праздника. На похоронах Юрьева я, вероятно, познакомлюсь с Ермоловой* и буду говорить с ней о том, о сем. О пьесе говорить уже почти нечего, так как всё устроилось благополучно. И полномочие мое не было особенно нужно. И без меня бы всё хорошо устроилось. Мое пристрастие к Петербургу и к Вашей пьесе и мои поездки в Петербург актеры и их супруги объясняют тем, что у Вас есть большая дочка и что я хочу на ней жениться.
Прощайте. Кланяюсь Анне Ивановне и всем Вашим.
Душевно Ваш
А. Чехов.
Суворину А. С., 28 декабря 1888*
563. А. С. СУВОРИНУ
28 декабря 1888 г. Москва.
28 дек., вечер.
Сейчас получил, дорогой Алексей Сергеевич, поправки к «Репиной». Вставка для Кокошкиной очень хороша и очень кстати. Никулиной, наверное, понравится. Аплодирую Вам. Поправки в оленинской роли не особенно и, пожалуй, никак не нужны. Всё в руках актрисы. Плохо сыграет, так никакие поправки не помогут, ибо оленинская роль заключается не в словах, а в игре. Адашев и Кокошкина должны говорить, а Оленина играть. Завтра все актеры на похоронах у Юрьева. В 5 часов я съезжу к Никулиной — раньше нельзя.
Что Вы Кокошкину выпустили в конце, это хорошо. Вам бы приехать хотя бы на две последние репетиции, тогда бы, глядя на игру, Вы бы придумали еще какие-нибудь слова. Можно сделать, чтоб Кокошкина сказала Сабинину 2–3 ядовито-слезных строчки.
Вставка Котельникову о шмулях рискует быть ошикана: половина театра всегда у нас занята авраамами, исааками и саррами.
При хорошем ансамбле музыку в конце можно подпустить, но чуть-чуть, еле-еле.
Сказка для новогоднего № уже почти готова*. 30-го Вы ее получите, если же что помешает мне сегодня кончить ее, то Вы получите ее 31-го. Это непременно. Сказка интересная. Строк 400–500. Есть еще одна сказка*. Если поместите в крещенском №, то пришлю.
Читал я в «Пет<ербургской> газете» про своего «Иванова»*. Должно быть, Плещеев-фис* старается.
