Сейчас или завтра после обеда у меня будет Соловцов, и мы обстоятельно поговорим о воробье*. В его режиссерской мышеловке такая толкотня и жара, что нет возможности говорить серьезно.
Зачем Вы дразните меня Потемкиным?* В своем потемкинстве я пока не вижу ничего, кроме труда, утомленья и безденежья да скуки громаднейших размеров. За своих «Медведей» мне стыдно, за премию — тоже стыдно, театра я не люблю, к литературе и к семье привык, интересных людей не вижу, погода отвратительная… Что ж тут завидного, и похож ли я на Потемкина?
Почерк Ваш становится лучше, только не исправляйте написанного и не подчеркивайте слов.
Я радуюсь, что Вы пишете повесть, и заранее приветствую «Корделию»*. Драматургов 700 у нас, а беллетристов в сто раз меньше. Пишите пьесы — спасение театра в литературных людях, — но не бросайте беллетристики. Если бросите, то я знать Вас не хочу.
Помните, что лето должны Вы будете провести на лоне природы.
Все мои купно с Кокленом-младшим* шлют Вам привет.
Ваш Antoine.
Ах, как бы я желал, чтобы Ваша жена Вас била!
Суворину А. С., 18 ноября 1888*
535. А. С. СУВОРИНУ
18 ноября 1888 г. Москва.
18 ноябрь.
Посылаю Вам, Алексей Сергеевич, заметку*. Рассказ застрял*; хочу я в этом сезоне писать рассказы в протестующем тоне — надо поучиться, — но от непривычки скучно, и я виляю. К тому же получил из «Сев<ерного> вестника» гонорар, и мне теперь море по колено: всё хожу да думаю.
Значит, пойдет Ваша «Татьяна»? Это хорошо. Будет ли успех, или нет, не знаю, но передряга для нервов хорошая будет. Будете всё лето вспоминать да охать. У Вашей «Татьяны» хоть конец есть, а каково-то было моему «Иванову»!
Можно не любить театр и ругать его и в то же время с удовольствием ставить пьесы. Ставить пьесу я люблю так же, как ловить рыбу и раков: закинешь удочку и ждешь, что из этого выйдет? А в Общество за получением гонорара идешь с таким же чувством, с каким идешь глядеть в вершу или в вентерь: много ли за ночь окуней и раков поймалось? Забава приятная.
Когда пойдет «Татьяна»? Напишите мне, и я норовлю приехать к первому представлению*.
На меня от скуки нашла блажь: надоела золотая середина, я всюду слоняюсь и жалуюсь, что нет оригинальных, бешеных женщин… Одним словом, а он, мятежный, бури ищет!* И все мне в один голос говорят: «Вот Кадмина, батюшка, вам бы понравилась!» И я мало-помалу изучаю Кадмину* и, прислушиваясь к разговорам, нахожу, что она в самом деле была недюжинной натурой.
Будьте здоровы. Кланяйтесь всем Вашим. Напишите же, когда пойдет «Татьяна».
Ваш А. Чехов.
Чехову Ал. П., 18 ноября 1888*
536. Ал. П. ЧЕХОВУ
18 ноября 1888 г. Москва.
Внимай! Некакий преподаватель* Театрального училища был у меня и просил убедительно подобрать ему образцы ораторского искусства. Теоретик я плохой, ораторов на своем веку слышал только трех: Плевако, Федченко и Покровского*; историю литературы забыл. Но уважить человека хочется. Помнится, что в день смерти Виктора Гюго в палатах говорили коротенькие, очень красивые, музыкальные речи. Пойди сейчас к Алексею Сергеевичу и, объяснив ему, в чем дело, попроси его сказать тебе, в каком году и в каком месяце умер Гюго; получив ответ, поройся в старом «Новом времени» и сыщи желаемое. Нужны речи по поводу смерти Гюго и похорон его*. Спросишь также, не припомнит ли А<лексей> С<ергеевич> коротеньких образцов и не посоветует ли чего-нибудь? Не укажет ли на что-нибудь Буренин? Я был бы премного благодарен.
Получил ли ты доверенность?
Сегодня я послал третью передовую*.
Скучно пробавляться одною беллетристикой, хочется и еще чего-нибудь. Поневоле на чужой каравай рот разеваешь.
Скоро буду в Питере. Если случится узнать, когда в Александринке пойдет мой «Медведь»*, то уведомь.
Будь здрав. Спешу.
Твой Antoine.
Линтваревой Е. М., 23 ноября 1888*
537. Е. М. ЛИНТВАРЕВОЙ
23 ноября 1888 г. Москва.
23 ноябрь. Уважаемый товарищ!
Плахты я получил давно, но до сих пор не благодарил по той же самой причине, по какой Вы не пишете, что они стоят и что делать с деньгами — Вам ли прислать почтой, или исполнить какое-нибудь поручение? Я, если хотите, могу выслать отличного чаю, печений — чего хотите; к плахтам были приклеены бумажки с обозначением цен, но многие без бумажек — вероятно, пропали дорогою, так как по сложении получается подозрительно малая сумма, что-то около 10–11 рублей.
Все плахты отменно хороши. Лучших не нужно. Я низко Вам кланяюсь и благодарю.
Гаршинский сборник выйдет в декабре. Мой рассказ*, если его не вырежет из сборника цензура, будет. За цензуру сильно опасаются. А рассказ велик и не очень глуп. Прочтется он с пользой и произведет некоторую сенсацию. Я в нем трактую об одном весьма щекотливом старом вопросе и, конечно, не решаю этого вопроса.
Рекомендую Вашему вниманию рассказ Златовратского «Гетман» в последней книжке «Русской мысли»*. Очень мило.
Плещеев пишет мне, что Ваш композитор работает*. А что Павел Михайлович? Пресимпатичный человек!
У меня работы по горло, но по обыкновению скучно и грустно. Пишу, пишу, немножко лечу, опять пишу и по обязанности хожу к добрым знакомым, которые мне надоели. С удовольствием уехал бы в деревню спать и спал бы, как крот, до самого мая.
Зинаида Михайловна писала Мише*, что <…>[8] бьет коромыслом только пьяных. Спасите меня, о неба херувимы! С ужасом ожидаю лета. Надо будет предупредить Тимофеева.
Как живет мой друг Артеменко? Низкий поклон всем Вашим и сердечные пожелания. Вся моя бумага приспособлена для писанья рассказов и разделена на половинки — простите.
Уважающий А. Чехов.
А какого мнения Наталия Михайловна о хуторе?
Скоро буду видеться с Вашим братом*.
