- А что там про убийство больных говорилось? - спросил Ельцин.

- 1 сентября 1939 года Гитлер издал секретный указ (так называемую программу эвтаназии) об умерщвлении «неизлечимо больных». Он не только распространялся на многочисленные категории инвалидов, хронических больных, умственно неполноценных, но мог также произвольно применяться в отношении политических противников режима. 28 июля 1941 года епископ граф фон Гален возбудил перед прокуратурой при Мюнстерском земельном суде и перед полицей-президентом Мюнстера дело о групповом убийстве душевнобольных людей. В результате этого и других подобных протестов выполнение «программы эвтаназии» (после того как к августу 1941 года число ее жертв уже составило более 70 000 человек) было несколько приторможено, но не отменено. Уже 26 сентября епископ вынужден был возобновить свой протест посредством оглашения его с церковных кафедр Ольденбургского округа, - лекторским тоном доложил Ницше.

- Как ты об этом спокойно говоришь!

- Почему спокойно? Я глаголю об этом с глубочайшим волнением – потому что наконец-то моя философия воплотилась в жизнь!

- Ты не упрекаешь гитлеровцев за их злодеяния?! Ты не признаешь ни Десять заповедей, ни Христова учения?!

- Конечно, нет! «Что ягнята не любят крупных хищных птиц – это понять не трудно, но это не является еще причиной ставить упрек большим хищным птицам, что они хватают маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: «эти хищные птицы злы, и тот, кто наименее подобен хищной птице, кто, напротив, является их противоположностью – ягненком, разве тот не хорош»? то ничего нельзя возразить на такое построение идеала, хотя хищные птицы посмотрят на это с насмешкой и скажут: «Мы ничего не имеем против этих добрых ягнят, мы их даже любим, что может быть вкуснее нежного ягненка».

Требовать от силы, чтобы она не проявляла себя силою, чтобы она не была желанием одолеть, сбросить, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и торжества, это столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она проявлялась в виде силы...

Угнетенные, подавленные, подвергшиеся насилию в мстительном лукавстве бессилия говорят: «Будем иными, чем злые, т.е. добрыми. А добр всякий, кто не производит насилия, никого не оскорбляет, не нападает, не воздает злом за зло, кто месть предоставляет Богу, кто подобно нам скрывается, уступает дорогу всему злому и вообще немногого требует от жизни, подобен нам, терпеливым, скромным, справедливым». Относясь к этому холодно и беспристрастно, это значит, собственно говоря, только: «Мы слабые-слабые: хорошо, если мы не будем ничего такого делать, на что у нас не хватает сил»; но это резкое признание факта, это ум низшего порядка, свойственный даже насекомым (которые притворяются мертвыми, чтобы не делать «слишком многого» в случае большой опасности)...»

- А геноцид тебя не ужасает?!

- Когда я узнал о взрыве вулкана Кракатау на острове Ява в Индонезии, то был охвачен энтузиазмом: «Как это прекрасно, в один миг уничтожено 200 тысяч человек! Это великолепно! Вот конец, ожидающий человечество, вот конец, к которому оно придет!» Гитлер – начало этого конца!

Фюрер, обычно не дававший никому и рта раскрыть, слушал этот монолог, не перебивая, и покачивал прозрачной головой от удовольствия:

- Правильно, герр Ницше! «В вечной борьбе человек стал великим – в вечном мире он гибнет... Самый храбрый и прилежный получает, как любимец природы, право на существование, на господство... Сильнейший должен господствовать, а не растворяться в более слабом, жертвуя собственным величием... Стало быть, кто хочет жить, тот борется, а кто не хочет вражды в этом мире, кто не хочет вечных сражений, не заслуживает жизни. Даже если это жестоко, это так, а не иначе».

- Да вы все тут одним миром мазаны! - догадался Ельцин, вспомнив, что постоянно твердил его спутник: ницшеанство – идейная основа гитлеризма.

- Никто, наоборот, тут ни ладаном, ни смирной, ни елеем не помазан! - опроверг его Дьявол. - Ты, Боря, кстати, тоже в числе грешников. Адольфушка, ты на земле душ принимал?

- Да, Повелитель!

- А теперь пора принять муку!

... Ева Браун написала в мае 1935 года в своем дневнике о «Валькирии», которую Гитлер якобы нашел на замену ей. Не зря знакомство Адольфа с этой женщиной привело ко второй попытке самоубийства его будущей жены. Соперницу, к которой Ева так ревновала, звали Юнити Валькирия Митфорд. Она происходила из знатной британской семьи. Тогда ей было двадцать лет, и она выглядела именно так, как национал-социалисты представляли себе настоящую дочь германского народа: высокая голубоглазая блондинка – и пышная от ног до груди. Юнити – единственной в мире иностранке – удалось войти в ближайшее окружение наци №1.

В 2008 году в мировой прессе появилось много спекуляций о том, не родила ли Митфорд ребенка от Гитлера. Это – вымысел. Но она очень ему нравилась, и лидеры Третьего рейха несколько раз заводили с вожаком беседы о нежелательности интимной связи, а тем более женитьбы солнца германской нации на представительнице враждебного народа.

Смертельный крест на этих отношениях, которые грозили перерасти в нечто более серьезное, поставило начало Второй мировой войны. Девушке передали через английского генерального консула в Мюнхене телеграмму ее родителей: они просили дочь вернуться в Англию. В ответе Юнити ничего не писала о возвращении, а взамен попрощалась:

«Я как раз забрала вашу телеграмму и узнала, что началась война. Итак, я говорю вам до свидания. Консул возьмет с собой это письмо. Наверное, когда закончится война, вновь возобновится дружба между Англией и Германией, на которую мы так надеялись. Я желаю вам, что вы тогда часто будете видеть фюрера».

В тот же день Юнити разыскала гаулейтера Мюнхена, с которым ее познакомил Гитлер. Когда она спросила его, не могут ли ее интернировать из-за английского гражданства, тот однозначно ответил: «Нет». Она спокойно может остаться в Мюнхене, он даже обещал ей бензиновый паек. Юнити смотрела сквозь него и, казалось, не слышала ни одного из его дружеских слов. Девушка передала ему запечатанный конверт, адресованный господину рейхсканцлеру. Потом она покинула бюро.

У гаулейтера было в этот день много дел – ведь началась война. Он не открывал конверт, и письмо пролежало у него на столе несколько часов. После обеда он говорил с Гитлером по телефону и вскользь упомянул о письме Юнити. Затем он вскрыл конверт, вынул из него партийный значок Митфорд с подписью Гитлера, подписанную фюрером фотографию, которую поклонница хранила со дня своей встречи с обожаемым кумиром, и пробежался по строчкам прощального послания.

«Я разрываюсь между моей лояльностью к Вам, мой фюрер, и моим долгом англичанки... наши народы вверглись в пропасть... одно потянет за собой другое... моя жизнь не в счет...».

Это попахивало самоубийством. Гаулейтер еще раз позвонил Гитлеру, и тот приказал ему найти Митфорд. В то время как СС искало Юнити, она пришла к Английскому саду в Мюнхене и присела на скамейку. Вытащила из кармана маленький пистолет, поднесла дуло его к правому виску и нажала на курок. Пуля застряла в задней части черепа. Тонкая струйка крови потекла по правой щеке накрашенного лица Юнити...

За Митфорд уже давно следила германская военная разведка. По этой причине вскоре после выстрела на месте оказалась машина «скорой помощи», которая отвезла самоубийцу в хирургическую университетскую клинику.

Врачи установили, что Юнити жива, но находится без сознания. Ее лицо сильно опухло, однако повреждение, казалось, не было смертельно опасным. Спустя несколько дней пациентка пришла в себя, но не могла произнести ни слова. Рентгеновский снимок показал, что пуля не может быть удалена из головы.

Юнити положили в большую отдельную комнату, где за ней ухаживали несколько сестер. Пациентка была полностью беспомощна, ее нужно было мыть и кормить. Она не могла вставать, так как страдала нарушениями координации, что часто случается при тяжелых повреждениях головы. Врачи предполагали, что пуля повредила центр речи в мозге. Для них было ясно: Юнити молчала не потому, что не хотела говорить, а потому что не могла.