В 1938 году ведь сам же Сталин вынужден был сказать, что тут что-то не то, надо разобраться... Я сам являюсь человеком, который оказался, так сказать, не в стороне от этих ударов. Меня исключили из партии, я чудом избежал ареста, был безработный, всей семьей голодали, буханку хлеба делили на неделю; мужа моей сестры, известного чекиста, расстреляли... У меня было такое мнение, что Сталин все вершит, крушит. А вот когда встретился с ним, поработал не один год, увидел, что это совсем не то... И то, что именно я, или Константин Константинович Рокоссовский, тоже пострадавший в 37-м, да еще как! - такого высокого мнения о Сталине, особенно неприятно для многих, не дает полностью затоптать его.

Когда Хрущев попросил Рокоссовского написать какую-нибудь гадость о Сталине, тот ему ответил: «Товарищ Сталин для меня святой». На другой день Константин Константинович пришел на работу, а в его кабинете, в его кресле уже сидит Москаленко и протягивает ему решение о его снятии. Вот так делается. Рокоссовский говорит: «Встану утром, сделаю зарядку и вспоминаю, что мне некуда идти. Мы сейчас никому не нужны, даже кое-кому мешаем изобразить все по-своему».

А если о 37-м годе хотите узнать мое мнение, я считаю, что это было народное бедствие. Пострадали миллионы людей, но то, что Сталин на сто процентов виноват, сказать нельзя. Кто у него были главные помощники? В армии Мехлис, а по гражданским делам, по московской партийной организации – Никита Сергеевич Хрущев, и 54 тысячи человек на Украине он на тот свет отправил, он же был председателем тройки, он подписывал эти документы! Конечно, Сталин как главный руководительл нашего государства несет политическую ответственность за это, но сказать, что это творилось персонально, по каждому человеку, с его санкции, такого мы сказать не можем...»

- Если Сталин все знал, но полагался на глупые советы, то значит несет прямую ответственность за невинно расстрелянных, - возразил Ницше. Голованов не уступал:

- «Немножко иначе. Одно дело – понимать идею, а другое – как проводить ее в жизнь. Надо бить правых, надо бить троцкистов, дается указание: наказать решительно. За это Ежов был расстрелян. Если отказаться от жестких мер, есть большая опасность, что в трудную минуту страна может расколоться, и тогда черт знает что выйдет, будут гораздо большие жертвы, миллионы жертв и – крах. Во всяком случае, острый кризис».

- «В последний период у него была мания преследования, - перехватил эстафету разговора Молотов. - Настолько он издергался, настолько его подтачивали, раздражали, настраивали против того или иного – это факт. Никакой человек бы не выдержал. И он, по-моему, не выдержал. И принимал меры, и очень крайние. К сожалению, это было. Тут он перегнул... Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могла не быть. Это удел всех тех, кто там сидит подолгу».

- «Я такой точки зрения держусь, - Голованов вновь влез (фигурально) на трибуну оратора. - Петр Первый стоял во главе государства, верно, он Ленинград на костях построил, об этом, правда, много не говорят, говорят, что прорубил окно в Европу. Если б Сталин был живодером, ради своего садизма убивал людей, жрал их, это одно дело...»

- Некоторые так и считают, - брякнул Ельцин.

- «Но я-то его знал хорошо – никаким кровожадным тираном он не был, - гнул свое Голованов. - Шла борьба, были разные политические течения, уклоны. При строительстве социализма нужна была твердость. У Сталина этой твердости было больше, чем у кого бы то ни было. Была пятая колонна? Была, и речи быть не может! И, конечно, были не стрелочники, а определенные деятели. Я себе не представляю такого положения, чтоб меня сегодня посадили, как Тухачевского, а завтра я дал такие показания, что я немецкий разведчик или польский резидент! Били? Да черт с ним, пускай бьют, пускай калечат! Людей подвешивали на крюки, а люди в морду плевали. И если б Тухачевский таким не был, он бы сказал. Если бы у него была воля, я думаю, дальше дело бы не пошло. И все сразу бы открылось. А если человек все сразу признал и на стольких людей в первый же день показал, да еще бенешевская фальшивка спровоцированная... А дальше все пошло своим чередом.

Вон Рокоссовский – как его ни истязали, все отрицал, ни на кого не показал, ни одного не арестовали больше, в Шлиссельбурге сидел, выпустили. Константина Константиновича еще и за это особо уважают в армии. И у Сталина Рокоссовский был на особом счету. Кстати, после Сталинградской битвы он стал вторым человеком после Шапошникова, которого Сталин стал называть по имени-отчеству. Он считал Рокоссовского великим полководцем. Неспроста он командовал парадом Победы – честь по заслугам! Сталин спрашивал: «Константин Константинович, там били?» - «Били, товарищ Сталин». - «Сколько у нас еще людей «чего изволите», - сказал Сталин.

И у меня Сталин пытался выяснить, кто меня исключил из партии. Я подумал: скажу ему сейчас, и завтра этого члена Политбюро не будет. Так и не сказал... Ведь как в народе – пишут, пишут. Я видел тогда людей таких и сейчас знаю людей, которые прямо говорят: «Александр Евгеньевич, я писал на того-то, на того-то». - «Почему писал?» - «Боялся».

Были и такие, что никто их не заставлял, а писали. Но вопрос рассматривается в общем. А если так, то надо и на частные вещи смотреть. Почему тот же Хрущев так себя вел? Выявлял врагов народа. К командиру дивизии на Украине, мне товарищи рассказывали, приезжает в гарнизон Хрущев, собирает народ: «Товарищи, кругом враги народа!» К командиру дивизии обращается: «Сколько ты врагов народа разоблачил?» Сажают, арестовывают. Вот вам подручные.

Хрущев принес Сталину списки врагов народа, Сталин усомнился: «Неужели так много?» - «Их гораздо больше, товарищ Сталин, вы не представляете, сколько их!»

- Все это правда, - раздался голос Никиты Сергеевича. - На мне тоже, как на вас, тяжелейшая ноша – десятки тысяч трупов. «У меня руки по локоть в крови». Но я раскаялся и изобличил Сталина и всю нашу шатию-братию, фактически разоблачил самого себя. И когда после разгрома антипартийной группы в 57-м мне позвонил Ворошилов и попросил: «Никита, не надо больше крови», я внял ему. А вы? Раскаялись? Задавили в себе кровожадность? Эх, товарищи...

Товарищи пристыженно молчали.

- Что-то мы отвлеклись, совсем про набор в СНК забыли, - вернулся к сути вопроса Дзержинский.

- Да, пора подвести черту! - в приказном тоне заявил Сталин.

- Как? А про меня не вспомнили! - всполошился Лаврентий Павлович.

- Напротив, я тебя никогда не забывал! - огрызнулся Сталин. - И всегда старался не оборачиваться к тебе спиной. И органам намекал: «Ищите большого Мингрела» Жаль, времени не хватило, чтобы тебя найти, умер я слишком рано. Ты, кстати, вроде хвастался, что убил меня?

- Я всегда был Вашим вернейшим соратником, товарищ Сталин! Если и делал какие-то ошибки, то непреднамеренно!

- Ха! «Мингрел не скажет, что украл лошадь – лошадь меня унесла!» Да я тебе знаешь, сколькими анекдотами обязан. Водят Сталина по аду, чтоб выбрал нару. Черти кого жарят, кого варят. Вдруг видит: Берия с кинозвездой на коленях. «Хочу такую кару!» «Нет, это кара для звезды! Или: идет Хрущев по преисподней и видит, как члены Политбюро в море крови купаются. Берия стоит по горло, меня не видно. «Чтой-то ты, Лаврентий, мелко плаваешь!» - удивляется Никита. «Да я на плечах Иосифа Виссарионовича стою!» - оправдываешься ты. А на самом деле про тебя кто-то из наших писателей метко сказал: «Берия был той гнилой банановой коркой, которая была брошена под ноги народу, несшему в руках портреты Сталина!»

- Это клевета, причем анонимная!

- Ах, тебе свидетели нужны! Ладно. Первый секретарь ЦК Компартии Грузии Мгеладзе, говори:

- «Я встретился с Берией сразу после Ваших похорон. Берия хохотал, крыл Вас матом: «Корифей нации! Ха-ха-ха!»

Маршал Голованов:

- «Я никогда ни от кого такого не слышал. Берия Сталина боялся, по-моему, больше, чем кто-либо другой. Я считаю, что Берия был величайшим интриганом. Верно, ему было далеко до Талейрана, но он мог творить все эти дела. Все члены Политбюро Берию физически боялись. Хрущев, Маленков и Берия во время войны были приятелями».