В этот вечер столяра навестил его брат со своей женой и сыном Зарко. Дядя Генко всячески старался развлечь родственников, рассказывая своим приятным, немного сипловатым голосом увлекательные фронтовые истории. Но никто не слушал его, даже Зарко, который ужасно любил рассказы про войну. И он, как и все остальные, думал лишь о пропавшем двоюродном братишке, о веселом и беспечном мальчике, который так внезапно исчез, словно сквозь землю провалился.

На самом интересном месте рассказа кто–то энергично постучался к ним. Захарий и его жена подскочили как ужаленные и оба одновременно бросились открывать. Но все–таки столяр первым достиг старой, источенной червями двери и распахнул ее. На пороге действительно появился подтянутый офицер милиции Но вместо их сына, как они мечтали, рядом с ним стоял уже немолодой человек с серьезным, даже несколько озабоченным лицом.

Читатели, наверное, догадываются, что это были инспектор Табаков и участковый уполномоченный. Увидев озарившиеся надеждой лица родителей, инспектор почувствовал, как сжалось у него сердце. Что он мог им сказать, чем успокоить? Да, как жалко, что так поздно поручили ему это дело. Лейтенант представил его, и инспектор сердечно поздоровался за руку со всеми, кто был в комнате.

— К сожалению, мы не можем пока что сказать ничего нового, — произнес он с горечью. — Но невозможно, чтобы не нашлись следы. От вас требуется только терпение… и спокойствие.

Жена столяра при этих словах всхлипнула.

— Спокойствие?.. — протянула она дрожащим голосом, и на глазах у нее навернулись слезы. — Разве можно быть спокойным, когда…

Инспектор виновато потупился. Да, он выразился, конечно, глупо, не сердечно, не как отзывчивый, чуткий человек. Он был очень смущен.

— Я хотел сказать, что мы уверены… — Инспектор запнулся. — Мы уверены, что дело кончится благополучно…

— Дай бог! — воскликнула тетя Надка.

— Столько дней уже прошло! — все еще всхлипывая, сказала Пиронкова.

— И не один еще, наверное, пройдет… — проговорил инспектор. — Но мы непременно добьемся чего–нибудь. Не можем не добиться.

На минуту воцарилось неловкое молчание.

— Это, наверное, соседи? — спросил инспектор.

— Нет, это мой брат с женой, — ответил со вздохом Захарий.

Инспектор внимательно оглядел их.

— Тем лучше, — сказал он. — Как раз поговорим…

Но на лицах всех находившихся в комнате, казалось, было написано: «О чем еще говорить? Какой может быть от этого толк? Нам не слова нужны, а дела, настоящие дела». Только лицо мальчика как будто выражало надежду и доверие.

— Итак, расскажите–ка мне, — начал инспектор, — что–нибудь о вашем ребенке. Какие у него склонности, какие вкусы? Было ли что–нибудь такое, что особенно интересовало его, особенно волновало, чему бы он отдавал особенное предпочтение?

— Да ведь ребенок же! — упавшим голосом промолвила мать. — Ему все интересно…

— Не совсем так, гражданка, — спокойно заметил инспектор. — И у детей есть, как и у взрослых, свои интересы. Конечно, они несколько отличаются… Одни, например, ужасно любят ходить в кино. Другим больше по душе цирк. Есть дети, для которых сходить в цирк — это верх блаженства… Вы не припомните, просил ли он вас о чем–нибудь — скажем, сводить его куда–нибудь?

— Нет, не было такого! — быстро ответила мать.

— Не спешите, подумайте. Может, о чем–нибудь совсем незначительном… Пусть это будет самая что ни на есть мелочь — скажите, не стесняйтесь.

— Он хотел, чтобы мы сводили его к медведям! — сказал вдруг Захарий.

— В зоопарк? — быстро взглянул на него инспектор.

— Да, туда… где медведи…

— Когда это было?

— Точно не знаю… Дней десять, наверное, будет…

— Он очень настаивал? Умолял?

— Нет, не особенно. Один раз, помню, за обедом сказал: «Папа, давай сходим к медведям…»

— Когда вы водили его туда в последний раз?

— В прошлом году.

— Часто он просил вас об этом? Или так — время от времени?

— Не помню, чтобы он еще раз просил, — со вздохом ответил столяр.

— А–а–а, просил, просил! — возразила его жена. — Помнится, даже не раз…

— А волновался ли он при этом, умолял?

— Да не особенно… Вспомнит, попросит, а потом и забудет. Месяцами не говорит об этом.

— И ни о чем другом он вас не просил? Скажем, в цирк сходить…

— Да он ни разу не был в цирке — как же будет проситься туда? — уныло ответил отец. — Как–то все не могли собраться… Ну, к медведям–то ходили. В кино были с ним несколько раз. Вот, пожалуй, и все…

— А на футбол?

— Угу, на футбол я его чаще водил. Но он там порядком скучал, даже брать его не хотелось.

Инспектор задумался.

— Значит, вы не замечали у него каких–нибудь особенных склонностей? — спросил он, все еще не теряя надежды.

— Он очень любит разбирать, — неуверенно произнес Захарий. — Это его слабость…

— Разбирать?.. Что разбирать?

— Все, что ему подвернется. Будильник какой–нибудь… Электрические приборы…

— М–да! — Голос инспектора звучал далеко невесело. — Кем он мечтал стать?

— Инженером, — не очень уверенно ответил отец.

— Не инженером, а извозчиком! — подал голос молчавший до сих пор Зарко. — Извозчиком или шофером… Он мне говорил: «Лучше всего, Зарко, быть извозчиком, весь день катаешься…»

Инспектор впился в него своими серыми глазами.

— А видел ли ты, чтобы он вертелся возле легковых машин, грузовиков? Чтобы садился в кабину и просил шоферов покатать его?

Мальчик задумался.

— Нет, не видел, — ответил он тихо.

— И никто не замечал за ним этого?

— Никто! — сказал Пиронков.

— И когда вы его посылали что–нибудь купить, он очень задерживался или же быстро возвращался?

— Задерживался, — с горечью ответила мать. — Иногда даже подолгу.

— Так… А знаете, где он чаще всего останавливался, на что больше всего терял время?

Все умолкли — этого никто не знал. Инспектор опять задумался.

— У детей разные характеры, — заметил он. — Некоторые из них послушны — что им велишь, то и делают. Другие упрямы и своенравны. Эти порой способны такое натворить, что просто диву даешься, как только они могли додуматься до этого.

— Нет, наш послушный! — скорбно проговорила мать. — Очень даже послушный… На весь день можешь оставить его одного дома — не выйдет, пока не вернусь.

— А часто и подолгу вы оставляли его одного?

— Иногда… когда в баню ходила… Ну, а иначе он всегда со мной…

— Озорничал ли он?

— А какой ребенок не озорничает, товарищ? Ведь это же ребенок, без этого он не может.

— Когда он озорничал, вы наказывали его, били?

Женщина заметно смутилась.

— Без этого не обойтись… — вздохнула она. — Всегда найдется за что шлепнуть ребенка.

Инспектор посмотрел на нее в упор.

— Есть разные матери! — сказал он. — Одни шлепают — так, для острастки… Другие же бьют крепко, по–настоящему. Прошу вас, будьте со мной откровенны и скажите мне правду.

Мать покачала головой.

— Нет, я его больно не била. Так только легонько шлепну.

— А в тот самый день, когда он исчез? Били ли вы его, обидели ли чем–нибудь?

— Нет! — ответила мать. — Он был очень весел, все с кошкой возился…

— Ну а с кем он играл, с кем возился? Был ли у него такой приятель, с кем он часто виделся, о ком часто вспоминал?

Женщина задумалась.

— Да вроде с Пешко он больше всего дружил… Да, с Пешко, сынишкой Фанки. Одногодки они.

— Так… — кивнул инспектор. — А теперь я хочу, чтобы вы мне ответили на один очень важный вопрос. Только не торопитесь отвечать, а прежде хорошенько подумайте… Вопрос такой: видел ли кто из вас в последнее время, чтобы ваш ребенок разговаривал где–нибудь с каким–нибудь взрослым человеком? Или чтобы он рассказывал вам что–нибудь о каком–нибудь взрослом человеке? Прошу вас, хорошенько подумайте.

Инспектор откинулся на спинку стула, не сводя глаз с присутствующих. Было видно, что все они усиленно и добросовестно думают, напрягая память.