Бахусов принялся снаряжать удочку.

— Леска–то у вас шелковая, — сказал он, укрепляя на жале крючка квадратный кусочек. — А теперь в миру капрон или жилка — синтетика. Кстати, самой дефицитной и пользующейся наибольшим спросом у любителей считается ваша, японская. Химия прочно входит в быт, удивляешься сейчас, как мы раньше жили без ее благ.

Токуда повернулся и пристально посмотрел на Алексея.

— Хорошо, если в быт, — тихо произнес он. — Ведь химия может обернуться не добром, а злом — вспомните ядовитые газы, которые употреблялись в войнах. На то, чтобы убить человека, бросили не только химию, но и кое–что пострашнее.

— Вы имеете в виду атомную и термоядерную бомбы? — спросил Алексей. — Оружие массового уничтожения? А может быть, и последнюю новинку, так называемую нейтронную, «чистую» бомбу?

— И их тоже. Правда, меня удивляет, как это прилагательным «чистый» можно назвать то, что предназначено для грязных целей…

Меньше чем за полчаса сетка из толстых, крепких ниток до отказа заполнилась черноспинными рыбами.

— Хватит. Не входите в охотничий азарт. — Токуда стал наматывать леску на катушку. — Нам больше не съесть, к обеду и ужину вполне достаточно; рыба вкусна, когда она свежая, не позже часа после вылова.

Бахусов выбрал леску и тоже начал сворачивать снасть. Совсем рассвело. Бухта словно стала шире, а утесы — их зазубренные вершины — выше.

— Хорошо–то как на воздухе! — задумчиво произнес он. — Вот где действительно девственная природа.

— Да, хорошо. Пока сюда не добрался человек–варвар, который, как ненасытный, жадный волк, уничтожает все живое даже когда того, что имеет, хватает с избытком. А то, что не сможет взять, изломает и испакостит, лишь бы не досталось другим.

— Посидим немного просто так? — попросил Алексей. — Полюбуемся, отдохнем.

— Давайте посидим, если не замерзли. — Токуда расстелил кусок мятого брезента и пригласил моряка присесть.

Они немного помолчали, глядя, как у ног темная вода лениво лижет блестящие, отполированные волнами бока каменной глыбы.

— А что вы имели в виду, когда по поводу бомб сказали: «их тоже»? — спросил Алексей.

Комендант медленно повернулся, исподлобья взглянул ему прямо в глаза Потом снова уставился на воду.

— Я, наверное, старею, — тихо произнес он. — Уж вам–то, вероятно, вообще кажусь выжившим из ума старцем, ибо молодость эгоистична и опрометчива в своих выводах.

— Что вы! — запротестовал Алексей. — Сейчас там, — он махнул рукой в сторону фиолетовых зубчатых утесов, — старость начинается с семидесяти. Так что вы, по теперешним понятиям, человек средних лет, зрелого, но далеко не старческого возраста.

— Вы не забывайте: мы слушаем радио, и может быть, больше, чем люди на материке, — у них хватает других забот Мы в курсе событий и научных, и технических, и социальных, хотя они и не задевают нас Не задевают физически, — поправился он. — Но морально не могут не касаться. На земле многое переменилось, но многое осталось прежним. В той же Японии человеку за сорок трудно найти работу, если он не политик или финансовый воротила — тем возраст не помеха. Но я предполагал другое, когда заговорил о том, что старею. С годами большинство из нас становятся сентиментальными. Вот и мне жалко людей. Я отнюдь никогда не слыл альтруистом или каким–то восторженным филантропом, но это так. Люди, как муравьи, копошатся в поисках хлеба, мечтая не о каких–то там райских кущах, а хотя бы о простом маленьком, с мизинчик, счастье: жить, трудиться, рожать детей и — самое главное — не чувствовать страха ни за себя, ни за близких. Гнетущего, испепеляющего душу страха, что тебя выгонят с работы, лишат жилья и еды, как бессловесное стадо скота, погонят куда–то убивать невесть за что таких же, как ты, гомосапиенсов, что растопчут, смешают с навозом твое, пусть крошечное, но все же человеческое достоинство. Это очень печально и поневоле настраивает на какой–то сентиментальный лад.

— Ну, знаете, еще древние говорили: «Каждый сам кузнец своего счастья». Если все люди не захотят, то с ними трудно будет поступать, как со скотиной, — горячо возразил Бахусов. — А они все больше и больше этого не желают. Борются.

— Бросьте вы, — устало махнул рукой Токуда. — Не надо, ради всего святого, этих громких, насквозь лживых и фарисейских фраз. Получается: тот же японский или американский народ хотел, чтобы на Хиросиму и Нагасаки сбросили эти адские бомбы? Да они и понятия не имели о том, что готовится, — все свершила небольшая горстка воротил, в своих корыстных интересах. Уж так устроен человек — как баракуда: проглотит и переварит все, что ему ни подкинь.

— Ну, это вы зря. — Алексей вскочил. — Вы, очевидно, помните: во время войны в Корее общественность же не допустила применения бактериологического оружия как средства массового уничтожения. Протестовал весь мир, все люди доброй воли, и они многого добились.

— Бактериологического? — Токуда быстро поднялся, внезапно побледнев, губы нервно подергивались. — А знаете, что за базу проектировали здесь? Нет? Тогда слушайте. — Он глубоко вздохнул и тяжело опустился на брезент, словно его не держали ноги.

Бахусов удивленно уставился на коменданта и тоже присел.

— С детства я больше верил хорошему, чем плохому. Этому я обязан только себе — ни отец, ни мать не занимались моим воспитанием, считая: пресловутый самурайский традиционный дух и буддизм сделают все сами. Свято выполнялся и рескрипт Мэйдзи 1890 года, провозглашавший основой образования верность императору, благочестие и умеренность. Однажды, когда я уже был студентом, мне попалась газета с указом Хирохито о награждении генерал–лейтенанта медицинской службы Исии Сиро за выдающиеся заслуги перед страной орденом «Благословенного сокровища I степени» — это очень высокая награда. Я поинтересовался у знакомого врача, что совершил этот военный медик: открыл новый препарат или способ исцеления тяжелого недуга? И вот тогда я услышал о так называемой бомбе «И» — фарфоровом сосуде, начиненном болезнетворными бактериями. Узнал я также, что главная лаборатория находится в Токио, в квартале Вакамацу, а испытание этого «фарфорового чуда» проходило в Маньчжурии. В отряде 731, на китайцах и корейцах, которых — какой цинизм! — называли бревнами. Все это звучало слишком зловеще и чудовищно. Откровенно, я скептически отнесся к рассказу моего приятеля и вскоре совсем о нем забыл. Но вот я попал на Варудсиму. — Он сглотнул слюну, словно ему было трудно говорить, и продолжил: — Я долго ничего не подозревал и ни о чем не имел ни малейшего понятия, да и не особенно интересовался. — Токуда помолчал, положил руки на колени, повернул лицо к Бахусову и тихо, почти шепотом произнес: — Что такое «SBS»… Меня не посвящали в высочайшие планы. На остров в строжайшей тайне завезли приборы, оборудование. Перестроили огромные пустоты и пещеры в вулкане. Мало ли какие мысли обуревали тех, кто стоял на недосягаемой высоте, над всеми нами. Иногда я, правда, недоумевал: зачем нужна база на этом стоящем особняком клочке суши, сюда и подходов–то хороших нет, он не обжит, условия самые суровые, издревле идет о нем дурная слава. Но отгонял эти мысли: начальству виднее. Сравнительно недавно в одном из сейфов я нашел пакет, в котором находилась пояснительная записка к проекту. Я не обратил бы внимания, но насторожил гриф: «Кио ку мицу» — «Совершенно секретно, по прочтении уничтожить». Сначала, ознакомившись с документами, я не поверил своим глазам, но потом стало ясно, зачем выбрали именно этот остров–отшельник. В его недрах создали военную базу для установки ракет. Не удивляйтесь, японские ученые и инженеры тоже трудились над подобным оружием, и ничуть не хуже, чем другие, но делали это более тайно, нежели европейцы и американцы. Самым потрясающим было другое. Эти ракеты готовились понести не тротил, не атомную бомбу, а микробов. Да, да, миллиарды, сотни миллиардов бактерий чумы, холеры, энцефалита, сибирской язвы.

Бахусов со страхом, точно у капитана на теле сидели микробы, словно тот был покрыт полчищами клещей и блох, попятился от него.