Остаток этого дня и два последующих они занимались тем, что договаривались о стоянке своего бово, покупали лошадей, снаряжение и припасы для путешествия в Джангди. Они запаслись различного рода веревками, «кошками», ледорубами, шипованными подковами для лошадей, палаткой с разборным каркасом и теплой одеждой. Они все–таки направлялись в горы, где подобные вещи наверняка могут потребоваться.

Делая все эти покупки, они спрашивали у торговцев, как добраться до Храма Неба, но купцы лишь посмеивались над ними, говоря, что это просто сказка, в которую не следует верить.

— Что же нам делать? — спросил Бэйр, выходя с Араваном из лавки. — Так мы можем потратить на поиски целую вечность.

— Не волнуйся, Бэйр, нам нужно побывать еще в одном месте — это мастерская одного моего друга, с которым я познакомился несколько лет назад, когда шел по следам желтоглазого.

И Араван привел Бэйра в мастерскую картографа — старика по имени Дарвах. Тот несказанно обрадовался встрече с Араваном, да и сам Араван с великой радостью обнял друга. Алор пристально всматривался в его изборожденное морщинами, усеянное старческими пятнами лицо, обрамленное ниспадающими на лоб космами седых волос, стараясь увидеть в нем знакомые черты молодого смертного человека, которого когда–то знал. Эльф подступил к нему с расспросами, но ни сам Дарвах, ни его престарелая жена, ни их взрослый сын, ни сын его сына не имели ни малейшего понятия о том, где находится Храм. Они лишь непрестанно почтительно кланялись, называя Аравана при этом «велинимет». Хотя сам Дарвах и не знал, где находится Храм, он, напрягши память, сказал:

— До меня доходили слухи, что староста одной из деревень, расположенной у подножия Джангдинских гор, общался и имел какие–то дела с монахами в желтых одеждах, приходивших из какой–то далекой обители. Если кто–то и знает о Храме Неба, то это либо тот самый деревенский староста, либо те благочестивые люди… Если, конечно, слухи не были ложными.

— А как называется эта деревня и как зовут старосту? — спросил Араван.

— Как зовут старосту, я не знаю, а деревня… — Дарвах, порывшись в стопке карт, лежащих на столе, вытащил и поднес к глазам одну из них. — Да, вот она здесь. — Он ткнул пальцем в карту, согнулся над ней, чтобы получше рассмотреть, и сказал: — Название деревни Умран. — Он протянул пергамент Аравану со словами: — Вот, велинимет, смотри.

Араван рассмотрел карту, лицо его расплылось в улыбке, и он протянул Дарваху слиток золота, но старик отвел его руку, сказав, что Араван уже с лихвой заплатил за эту карту, когда поделился с ним картами, которые составил во время своих путешествий по морю много лет назад.

Когда Араван с Бэйром вышли из мастерской картографа, под мышкой у Аравана был пергамент, на котором был обозначен путь на север, через Бхарак, к подножию Джангдинских гор.

— Дядя, они называли тебя «велинимет», что это значит?

— Можно перевести как «начальник», — ответил Араван. — Кажется, карты, которые я дал ему скопировать, когда он был еще совсем молодым человеком, здорово помогли ему.

Бэйр оглянулся на дом старого картографа и сказал:

— Будем надеяться, что карта, которую он дал, нам тоже здорово поможет.

Ранним утром следующего дня по дороге, ведущей к Джангдинским горам, верхом на лошади ехал эльф, ведя за собой двух подменных верховых и трех легконагруженных вьючных лошадей, а впереди процессии бежал серебряный волк. Стражники, стоявшие на карауле у северных городских ворот, не сделали ни малейшей попытки остановить эльфа и получить с него установленную пошлину. Вместо этого они, отталкивая друг друга, ворвались в караульное помещение, захлопнули за собой дверь и, затаив дыхание, наблюдали за тем, как исполинский волк подбежал к воротам и остановился, поджидая эльфа. А доблестные стражи предпочли переждать за крепкими дверями караульного помещения, наблюдая оттуда, как всадник, ведший в поводу нескольких лошадей, в сопровождении ужасного конвоя проехал через ворота и проследовал дальше по дороге.

Необычный отряд двигался строго на север; путь по большей части проходил по ровным невысоким плоскогорьям, покрытым нежно–зеленой растительностью. Здесь дули весенние ветры, принося с собой дожди и влажные туманы.

Этим вечером на привале, разбив палатку, в которую можно было проникнуть лишь на четвереньках, Араван предложил:

— Бэйр, может быть, мне следует рассказать тебе о последнем плавании «Эройена», поскольку я не могу быть уверен, что ничего подобного не ждет нас впереди. Поэтому будет лучше, если ты узнаешь эту историю, даже если это знание никогда тебе не пригодится.

— Последнее плавание? Которое ты предпринял во время Зимней войны?

— Нет, элар. Я расскажу тебе о плавании, совершенном в более давние времена, в последние дни Первой эры.

— Но, дядя, если это может причинить тебе боль…

Араван глубоко вздохнул:

— Да, рассказ этот может растревожить мое сердце; пусть так, но настало время, когда я должен кому–то рассказать эту историю.

Бэйр не ответил и молча ждал, когда Араван начнет.

— Все началось на острове Рвн, или Рюун, как его еще называли, когда пикс по имени Фаррикс заметил темные, словно дымные, ленты, исходящие от северного сияния и ныряющие за горизонт, где простирался лишь океан. Он отправился туда, чтобы выяснить, насколько возможно, природу этого таинственного явления…

В течение трех последующих ночей — две они провели в палатке, а третью в коровнике, куда их пустил один добросердечный поселянин, — временами прерывающимся голосом Араван рассказывал о Джиннарин и Эльмаре, о страшном сне, об Эйлис, своей возлюбленной, о команде «Эройена» и о поисках Фаррикса по всему миру; о Дарлоке и о вырубленной в скале пещере с кристаллическими сводами на одном из островов недалеко от Великого Водоворота; о разрушении Рвна и последующем отмщении за это.

И все время, пока Араван рассказывал, Бэйр сидел не шелохнувшись, ни разу не перебив, хотя в его голове и на кончике языка роились мириады вопросов. Но юноша понимал и чувствовал, что его наставнику трудно говорить об этом, и не хотел причинять ему лишние страдания.

Араван закончил свой рассказ, когда они сидели в коровнике; вечерний дождь барабанил по крыше, и после того, как были произнесены последние слова, они долго сидели молча. Наконец эльф встал, подошел к набухшей от сырости двери и одним ударом распахнул ее настежь, затем, повернувшись к Бэйру, произнес чужим, хриплым голосом:

— Ложись спать, Бэйр, я покараулю, а потом разбужу тебя.

Бэйр подошел к Аравану, обнял его и пошел в угол сарая, где на мягком сене была расстелена его походная постель.

А дождь все лил и лил, как будто само небо, услышав рассказ Аравана, теперь плакало, заливаясь горькими слезами.

Когда на следующее утро они готовились снова отправиться в дорогу, Бэйр пристально посмотрел на наконечник Кристаллопюра — ведь остро заточенное кристаллическое лезвие было когда–то оружием Дарлока, а черное древко служило ему посохом, — а затем сказал:

— Послушай, Араван, а ведь многое из рассказанного тобой имеет отношение к нашим сегодняшним делам: Молот Адона, серебряный меч, Кристаллопюр, Камень Драконов…

— Подожди, Бэйр, — прервал его Араван, кладя две серебряные монетки на пороге дома, где поселянин сразу обнаружит их, как только откроет дверь. — Мы не знаем, имеет ли что–нибудь еще, кроме твоего кристалла и Каммерлинга, отношение к тому, что мы делаем. Ведь Додона говорил только о них, и ни о чем больше. Возможно, Камень Драконов и Рассветный меч как–то причастны, но… Не исходи в своих рассуждениях из того, что все прямо и непосредственно связано с нашим делом. Косвенно связано многое, это так; прямо — лишь кое–что. Но говорить о том, что все имеет прямое отношение к нашим делам, я бы не стал.

Навьючивая лошадь, Бэйр сказал: