Другим яблоком раздора стало постановление кабинета 1852 года, согласно которому обсуждение политических вопросов с прусским королем было прерогативой канцлера. Вильгельм хотел отменить это постановление (однако позже он изменил свое мнение, и постановление продолжало действовать). Это был предлог — Вильгельм откровенно говорил Вальдерзее, что это лучший официальный мотив отставки. Вальдерзее добавил от себя уже упоминавшееся обвинение в адрес канцлера: он сознательно утаивал информацию об угрозе агрессии со стороны России и Франции.

Как бы то ни было, сам Бисмарк не ощущал себя проигравшей стороной в этой стычке с юнцом кайзером. Иначе вряд ли он решил отпраздновать ее окончание бутылкой шампанского. Видимо, немалое удовлетворение Бисмарк испытал, наблюдая реакцию кайзера на перехваченное письмо русского царя, которое канцлер почтительно вручил Вильгельму, — скорее всего в опровержение обвинений, что Бисмарк не следит за русскими делами и не информирует о них кайзера. Оказывается, царь отзывался о своем немецком родственнике как о «помешанном», «мальчишке, который получил плохое воспитание и которому нельзя доверять». Ввиду горделивых деклараций Вильгельма о том, какие хорошие отношения он завязал с российским монархом, это выглядело особенно унизительно. Кайзер даже решил было отменить официальный визит в Россию. Вальдерзее скандал дал дополнительный довод в пользу немедленного увольнения Бисмарка: почему он раньше не просветил кайзера насчет вероломства русского самодержца? Вильгельм в ответ ограничился пожатием руки и замечанием: «Спасибо, все скоро будет хорошо. Хорошей охоты!» (Вальдерзее отправлялся пострелять зверя.)

16 февраля Вильгельм категорически потребовал от Бисмарка доставить ему оригинал постановления 1852 года. Канцлер медлил, к нему был послан Ханке с поручением получить от Бисмарка письменное прошение об отставке. 18 февраля кайзер и Вальдерзее встретились на церемонии освящения гарнизонной церкви в Шпандау. Генерал осведомился, получил ли кайзер какой-либо ответ от Бисмарка. «Нет. Ни прошения об отставке, ни текста постановления», — бросил Вильгельм. С аналогичной миссией к канцлеру был послан Луканус. Вальдерзее решил ковать железо, пока горячо, — он, конечно, не настолько тщеславен, чтобы желать для себя должность Бисмарка, но если его величество прикажет… К вечеру в Берлине объявился Эйленбург. Вильгельм ввел его в курс событий: «Ввиду его буйного поведения другого выхода я не вижу. Печально, конечно». Как вспоминает Эйленбург, Вильгельм указал ему на фортепиано: «Ну, хватит об этом, давай помузицируем. Спой что-нибудь». Вокальный вечер был прерван появлением Ханке. Вильгельм, прочтя врученную ему бумагу, возликовал: «Уходит! В отставку!» Комментарий Эйленбурга звучит несколько суховато: «Мне пришлось спеть больше обычного». Кайзер, отметил он, был бледен и нервозен.

Семья Бисмарков была вне себя. Баронесса фон Шпитцемберг красочно писала: «Мне как будто камень на голову свалился; я так и осталась сидеть как сидела; в голове — пусто; на душе — глубокая скорбь, из глаз — слезы. Просто представить себе невозможно: князя, самого Бисмарка, выгнали как какого-нибудь простого министра! Уж не пошутил ли кто-то ненароком?» Позднее, впрочем, ей пришлось признать, что основания для такого решения имелись: «Множество нужных законов осталось нерассмотренными — либо потому что они противоречили его личным интересам, либо потому что он просто не удосужился ими заняться».

Престарелый Мольтке охарактеризовал всю историю как «отвратительную», но отметил, что Бисмарк действительно нарушал субординацию и слова кайзера о том, что «у него не было выбора», кроме как уволить строптивца, — содержат в себе зерно истины. Вернемся, впрочем, к музыкальному вечеру в замке. Эйленбург высказал мнение, что место Бисмарка должен занять какой-нибудь военный. Вильгельм послал за Каприви, который был «крайне удивлен и испуган» своим новым назначением, но принял его как солдат, исполняющий приказ командира. По крайней мере так генерал говорил о своих чувствах баронессе фон Шпитцемберг. Вальдерзее узнал обо всем только на следующий день. Трудно, конечно, сказать, что он подумал, но отозвался он об удачливом конкуренте вполне благожелательно. Это было разумно.

Менее разумно вели себя Бисмарки. Их уверенность в собственной незаменимости наводит на печальные мысли о несовершенстве человеческой природы. Герберт отозвался об акции Вильгельма с предельной откровенностью: «Он сам не знает, что творит». Вильгельм сообщил старшему Бисмарку, что он хотел бы сохранить Герберта в кабинете. Тот уклонился от ответа, ограничившись репликой: «Моему сыну уже за двадцать». Герберт решил уйти, заявив: «Я привык служить под началом моего отца и просто не смог бы вытягиваться в струнку, с портфелем под мышкой, перед каким-то другим канцлером». Характерно, что никто из прочих министров его примеру не последовал. Вильгельм выразил сожаление по поводу решения Герберта: «Я рассчитывал, что он останется, я считал его достаточно разумным, чтобы правильно оценить ситуацию». Представляется, что из всех Бисмарков наиболее хладнокровно отреагировала на случившееся супруга уволенного канцлера, Иоганна, о чем свидетельствует лаконичная запись в ее дневнике за 17 марта: «Бомба взорвалась, и мы будем отмечать 1 апреля (день рождения главы семейства) не здесь, а во Фридрихсру».

Отставник с презрением отверг пилюли, которыми ему пытались подсластить опалу. Он получил титул герцога Лауэнбургского, а 29 марта стал генерал-полковником, но канцлер сделал вид, как будто это его не касается. Кайзер пообещал подарить ему свой портрет «в натуральную величину», но было ли это обещание исполнено, и какова была реакция опального канцлера на эту монаршую милость, остается тайной. Известно лишь, что, получив отставку, он возложил розы к усыпальнице своего старого господина — кайзера Вильгельма I и начал готовиться к переезду. Были упакованы многочисленные бумаги, три тысячи бутылок вина и около трехсот коробок с сигарами. На Лертерский вокзал в центре Берлина его сопровождал эскадрон гусар. Бисмарк иронически прокомментировал: «Похороны по высшему разряду». Как и ожидалось, прощание с канцлером вылилось в массовую демонстрацию: люди приветственно махали шляпами и платками, под колеса экипажа бросали цветы. На вокзале Бисмарк случайно столкнулся с принцем Максом Баденским, которому впоследствии тоже пришлось посидеть в неуютном канцлерском кресле, но в еще менее уютный период немецкой истории. Бисмарк сказал принцу, что Вильгельм еще позовет его обратно.

Не тут-то было. Свое настроение кайзер выразил словами: «На вахту заступил! Курс прежний! Полный вперед!» Он любил метафоры с использованием морского лексикона. Английский юмористический журнал «Панч» в мартовском номере за 1890 год изобразил его в виде капитана корабля, провожающего взглядом спускающегося по трапу Бисмарка. Подпись гласила: «Прощание с лоцманом». Но реакция Вильгельма была более чем кислой. Возможно, он не забыл, что журнал год назад прошелся по поводу «цезаризма» нового правителя Германии. Следующий шарж юмористов из «Панча» — немецкий кайзер в виде обиженного ребенка, восклицал:

Иоганне Бисмарк карикатура «Прощание с лоцманом» очень понравилась — она повесила ее в своей спальне.

Разумеется, не вся пресса выразила сожаление по поводу отставки Бисмарка. «Франкфуртер цейтунг» высказала мнение, что «нация вскоре включит день 18 марта в список праздников».

21 марта Гогенлоэ в своем дневнике отметил, что разрыв был «неизбежен», но не все с этим согласны. Нельзя сказать, чтобы реакция за рубежом на отставку Бисмарка была однозначно негативной. Вовсе нет. Тем не менее Вильгельм явно чувствовал необходимость как-то объясниться. Показательны в этом отношении строки его личного послания императору Францу Иосифу. Вильгельм оставил копию этого письма в личном архиве, чтобы наследники смогли с ней ознакомиться.