Еще 8-го числа он не успокоился, говорил, что англичане завистливы, их снедает страх перед величием рейха, речь идет о вопросе жизни и смерти для Германии.

В этот день, 8 декабря 1912 года, состоялся знаменитый Военный совет, на котором, как утверждают историки школы Фишера, было принято решение о начале агрессивной, захватнической войны со стороны Германии. Однако остается невыясненным, что представляли собой произнесенные там слова кайзера — четко сформулированную военную программу, демонстрацию своих качеств волевого и решительного политика или же простое выражение отчаяния из-за того, что Германию припирают к стене. Во всяком случае, никто не сумел доказать, что слова кайзера вылились в какую-то «позитивную, конкретную акцию». Вероятно, можно говорить лишь о всплеске эмоций. Проводить прямую связь между декабрем 1912-го и событиями июля — августа 1914 года было бы некорректно.

Что же происходило на упомянутом совете? Присутствовали Мольтке, Тирпиц, морской министр фон Хееринген и Мюллер. Вильгельм, как уже говорилось, бушевал: срочно надо искать союзников, прозондировать на этот счет болгар, румын, албанцев и турок, он не собирается и дальше покорно ждать соглашения с Британией, надо немедленно начинать войну с Францией и Россией.

Он уже видел в своем воображении героические подвиги своих моряков: подводные лодки нападают на британские транспорты, перевозящие войска в Дюнкерк, русло Темзы усеяно минами… Тирпицу было велено строить больше подводных лодок. Мольтке выразил удовлетворение решительной позицией кайзера, заявив: «Я считаю войну неизбежной, и чем быстрее она начнется, тем лучше… Однако следует через прессу подготовить публику, позаботиться о том, чтобы сделать популярной идею войны с Россией — в духе сказанного Его Величеством».

Тирпицу поручили задействовать на полную мощность свои контакты с журналистами. Составили меморандум на имя Бетман-Гольвега: тот тоже должен был принять соответствующие меры для воздействия на общественное мнение. Гросс-адмирал вдруг нажал на тормоза: флот еще не готов, восемнадцать месяцев понадобится на работы по расширению Кильского канала, чтобы через него могли пройти дредноуты, и для окончания строительства базы подводных лодок на Гельголанде. Восемнадцать месяцев — это как раз июнь 1914 года, плюс-минус месяц. Мольтке выразил разочарование позицией Тирпица: «Флот и тогда будет не готов, а армия окажется к тому времени в менее выгодном положении; противник вооружается более интенсивно, чем мы, у нас не хватает денег». Мюллер поддержал Мольтке. Его резюме достаточно красноречиво: «На этом совещание закончилось. В результате — ничего». Правда, командование сухопутной армии добилось значительного увеличения бюджета на 1913 год, а Генеральный штаб усилил разработку планов военных операций на территориях сопредельных государств. Один из них предусматривал даже вторжение и захват Великобритании.

Никто не подумал о дипломатическом прикрытии; о содержании дискуссии на Военном совете поспешили информировать военных министров Баварии и Саксонии. Вильгельму поступили очередные секретные данные о намерении Великобритании выступить в случае войны на стороне Франции и России. Кайзер не торопился делиться с канцлером планами, разработанными на совете. Бетман-Гольвег и сам думал о возможности начала войны; он считал возможным пойти на такой шаг только в том случае, если Британия останется нейтральной. По его мнению, шанс еще оставался, не надо было только глупо провоцировать Англию, а следовало остановить строительство новых кораблей. Вильгельм оставался в воинственном состоянии духа. Три дня спустя после заседания совета он все еще кипел негодованием: «Англия не может вынести, что Германия становится самой могущественной державой на континенте и что Европа объединится под ее руководством».

В ход шел и такой силлогизм: Британия — союзник Франции, значит, она враг Германии. Когда наконец канцлер узнал о том, что происходило 8 декабря, его возмущению поведением кайзера не было предела: «За спиной Кидерлен-Вехтера, за моей спиной он устроил этот Военный совет со своими паладинами из армейской и флотской шатии». По его мнению, высказывания Холдена были вырваны из контекста и искажены.

Вильгельм продолжал подстрекать Франца Фердинанда: надо ковать железо, пока горячо, но эрцгерцог считал, что политические лидеры Германии не разделяют настроя кайзера, и занял более трезвую и осторожную позицию. 27 декабря Ратенау посетил Бетмана в его поместье Гогенфинов на Одере. Канцлер сообщил, что разочарован в Холдене.

Вильгельм явно преувеличивал свои способности контролировать ситуацию в условиях кризиса. Мюллер вспоминает об одном разговоре с кайзером того времени. Речь шла о тех немногих высокопоставленных военных, которые, ожидая войны, переводили свои сбережения в Цюрих. Вильгельм заметил: «Да, мы живем в странное время». Мюллер добавил: «И очень тяжелое для Вас, Ваше Величество». Кайзер бодро ответил: «Ну, это моя профессия. Я вполне доволен, я люблю такие вещи». Далее Мюллер отметил, что не уверен, в силах ли Бетман справиться со своими обязанностями. Относительно потенций его величества Мюллер благоразумно промолчал.

Неожиданным ударом стала кончина Кидерлена. Он сильно пил и умер 30 декабря от сердечного приступа, предварительно опрокинув в себя шесть полных бокалов коньяка. Бюлов, удобно устроившийся в своем итальянском гнездышке, не замедлил с комментарием: он виделся с министром иностранных дел в начале года, и уже тогда тот выглядел «вымотанным и обрюзгшим», а в общем, какое горе для страны! Должно быть, он изменил свое мнение о Кидерлен-Вехтере: ранее, в разговоре с Бернсторфом, он назвал ныне покойного «бешеным псом, которого надо держать на цепи где-нибудь подальше, типа Бухареста». Бюлов, правда, никогда не считал Кидерлен-Вехтерна дураком; этой характеристики он удостоил преемника — Ягова. Видимо, тут сыграла роль личная антипатия — впрочем, это чувство Бюлов испытывал в отношении любого, кто так или иначе получил допуск к кормилу власти после того, как он сам оказался не у дел.

Накануне Рождества Мюллер и Мольтке вместе ехали из Потсдама в Берлин. Как вспоминает Мюллер, Мольтке был «очень озабочен, — в том числе нашей неготовностью к войне, отсутствием у нас, и еще больше — у Австрии, ясных целей, тем, что мы не сможем обойтись без нарушения нейтралитета Бельгии, и тем, наконец, что нам совершенно неясна личность австрийского наследника». Мольтке особенно не устраивало то, что Франц Фердинанд оказывал предпочтение славянам и, по слухам, хотел бы создать полунезависимый национальный очаг для чехов в Богемии. Мюллер утверждает, что именно тогда он впервые услышал о планах нарушения суверенитета Бельгии. Мольтке выражал также беспокойство по поводу возможных шагов Вильгельма: а вдруг он начнет вмешиваться в военные дела, навязывать свои решения генералам? Мюллер попытался успокоить его. По его мнению, кайзер не будет так поступать.

Ягов начал действовать в духе решений Военного совета. Этот курс вел к войне. Первое время кайзер не имел возражений, но вдруг дал задний ход. Тирпиц называет даже точную дату этого «поворота на 180 градусов» — 6 января 1913 года. В апреле один германский военный атташе уже сообщал, что Вильгельм — против войны, как и все остальные, кроме деятелей из Генштаба — те считают войну неизбежной. Пацифистский настрой Вильгельма стоил ему поддержки тех, на кого он больше всего надеялся, — правых. Те обрушились на него с яростными нападками. В 1913 году граф Ревентлов опубликовал памфлет «Кайзер и монархисты». Там критика кайзера была выдержана еще в достаточно замаскированной форме: «Кайзер и король Пруссии имеет не только общечеловеческое, но и конституционно закрепленное право на ошибки. Ни одному немцу не позволено подвергать сомнению это его право или осуждать его за ошибки, разумеется, в случае, если он при этом не нарушает конституционных заповедей». Тогда же Лиман выпустил в свет новое издание своего «Кайзера», где он уже прямо обвинял Вильгельма в византинизме.