В Берлине принц Макс вместе с Вальтером Симмонсом пытались убедить Фридриха Карла Гессенского взять на себя миссию по вразумлению кайзера. Тот отказался, посчитав, что это бессмысленно. Юрист Симмонс стукнул кулаком по столу: «Если те, кто представляет монархическую идею, отказываются выступить в ее защиту, то придет республика!» «Ну и пусть!» — отреагировал их собеседник. Никто из прочих монархов или принцев также не пожелал взять на себя ответственность и сказать наконец правду Вильгельму. Когда Макс Баденский заявил одному из сыновей Вильгельма, Ауви, что его отцу следовало бы уйти самому, до того, как соответствующее решение примет рейхстаг, Ауви сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь. А может быть, и в самом деле не понял.

Так был упущен последний шанс спасти монархию. К тому времени, когда Вильгельм дозрел до решения расстаться с короной, было поздно. Необходимые документы для акта отречения остались невостребованными. У Макса Баденского начался кризис — в прямом, медицинском смысле слова. Врач ввел ему успокоительное — принц проспал тридцать шесть часов.

Но вернемся на виллу «Френез»: Вильгельм в этот первый ноябрьский день много гулял в парке. Встретив там Нимана, кайзер обрушил на него поток своих мыслей: ругал на чем свет Гинденбурга — за то, что он считает себя главнее монарха; хвалил «южанина» Гренера — за то, что прямо заявил наглецу министру, что главная опасность исходит не от противника, а от розни и смуты внутри страны… В этот день капитулировала Турция.

3 ноября Древс доложил о результатах своей миссии. Они были неутешительны: Вильгельм не проявил ни малейшей склонности сделать то, что от него требовалось, — отречься от престола. Макс Баденский обратился к Хефтену: может быть, тот сумеет как-то убедить кайзера? Хефтен заявил, что он офицер, а не политик, и не его дело давать инструкции главе государства: «Делайте уж сами Вашу грязную работу». Сыновья Вильгельма по-прежнему не желали вмешиваться, идея регентства им явно не импонировала. Вильгельм высказался наконец сам. «Если я уйду, то армия развалится, и враг беспрепятственно обрушится на Германию». В стране к 4 ноября признаки надвигающейся революции были налицо.

Вильгельм как будто не замечал, что творится вокруг, продолжая свою обычную рутину: посетил штаб-квартиры принца Рупрехта и генерала Сикста фон Арнима, раздал очередную порцию наград… 4 ноября на ставку был совершен воздушный налет, вблизи кайзеровского поезда разорвались три бомбы. На сам поезд обрушился только дождь пропагандистских листовок. Среди гражданских лиц началась паника, они бросились в укрытия, включая повара в белоснежном колпаке, — солдаты от души веселились. Ниман вспоминает, что Вильгельм по этому случаю процитировал шекспировского «Фальстафа»: «Осторожность — лучший вид смелости». Потом он улыбнулся, глядя на комичное зрелище мечущихся вокруг штатских, и произнес: «Идиоты!» Тем не менее на следующий день по его указанию на крыше вагонов поезда были установлены пулеметы. Кайзер припомнил строки из драмы «Юлий Цезарь» о том, что трус умирает тысячу раз, а смелый — лишь однажды. Сообщил, что от смерти все равно не уйти, рано или поздно встреча с ней неминуема.

Сам он встретил ее в своей постели двадцать три года спустя.

5 ноября из Вены прибыл Макс Фюрстенберг. Доклад очевидца краха Габсбургской монархии вряд ли порадовал Вильгельма. Этот день отмечался как дата величайшей победы Пруссии над Францией в битве при Росбахе, но на сей раз было не до исторических воспоминаний. 5 ноября 1918 года Антанта уполномочила одного из выдающихся военачальников, маршала Фоша, представлять союзников на переговорах о перемирии. В тот же день в Спа прибыл голландский генерал Иоганнес Бенедикт ван Хойц, бывший губернатор Голландской Ост-Индии, ныне — личный адъютант королевы. Цель его визита была чисто ознакомительной — он хотел побывать на линии фронта у Зеебрюгге, но ему предложили понаблюдать за учениями Рорского батальона, охранявшего ставку Вильгельма. 8 ноября он получил аудиенцию у кайзера, 9 ноября — отбыл. Визит ничем не отличался от иных прочих. По словам одного из современных историков, Виллибальда Гутче, «представляется почти невероятным, но он (голландский генерал) даже не заподозрил, что Вильгельм уже готовит планы бегства».

6 ноября Вильгельм обратился с просьбой к Гренеру — узнать о возможностях перемирия. Новый генерал-квартирмейстер тут же сообщил Максу Баденскому, что пора вывешивать белый флаг. Канцлер взмолился: «Дайте мне еще неделю!» Гренер заявил, что неделя — слишком большой срок. На прием к канцлеру явились лидеры социалистов. Фридрих Эберт изложил свое видение ситуации: «Настроение народа ставит кайзера перед необходимостью принять ответственное решение. Не важно, правы эти люди или нет, но их намерение очевидно: они хотят, чтобы те, кого они считают виновниками нынешнего бедствия, были удалены со своих постов. По этой причине отречение кайзера — единственное средство удержать массы от революционных действий». Эберт заявил, что лучше всего, если бы Вильгельм объявил о своем отречении в пользу Оскара или Эйтеля уже завтра, 7-го числа: «Кронпринц исключается, массы его ненавидят».

Гренер указал делегации левых, что Верховному главнокомандующему никто не имеет права приказать покинуть свой пост. Депутаты-социалисты Эдуард Давид и Альберт Зюдекум заверили генерала, что они вовсе не против монархии. Шейдеман, вышедший к телефонному аппарату, вернулся со свежей новостью: «Об отречении уже поздно говорить. Началась революция. Кильские матросы захватили власть в Гамбурге и Ганновере, не говоря уже о самом Киле. Господа, не время дискутировать, мы должны действовать. Мы не знаем, усидим ли мы завтра на своих местах». Социалисты прослезились. Гренера в последний раз попросили решить вопрос о регентстве. Он ответил, что принцы против. «При сложившихся обстоятельствах дальнейшие разговоры становятся бесполезными. Теперь пусть события идут своим ходом», — подвел итог Эберт.

Гренер попытался дать визитерам представление о реальной ситуации в ставке: «Кайзер скорее отдаст свою жизнь или по крайней мере рискнет ею, чем уйдет». К слову, в это время подчиненные кайзера разрабатывали план вылазки в расположение противника, которую должен был возглавить лично Вильгельм. Они считали: если Вильгельм погибнет, участвуя в разведке, это лишь усилит монархическую идею. План, который получил одобрение Гренера и нескольких других высокопоставленных военных, предполагалось осуществить 8 ноября. Однако Плессен наложил вето. Вечером того же дня Максу Баденскому пришла в голову новая идея: Вильгельм сначала должен распустить рейхстаг, объявить о проведении выборов и только потом объявить о своем отречении.

7 ноября через Спа проследовала направлявшаяся на переговоры о перемирии делегация, возглавляемая Эрцбергером. Делегаты провели совещание с Гинденбургом. В Баварии в этот день была провозглашена республика, монархи династии Виттельсбах были изгнаны. Необходимо было торопиться с просьбой о перемирии, пока федерация монархов не рухнула окончательно. Около полудня Эберт встретился с канцлером в скверике у его резиденции. Макс Баденский опасался, что революция примет социалистический характер. Эберт заявил ему: «Если кайзер не отречется, социалистическая революция неизбежна. Но я не хочу, эта идея ненавистна мне как смертный грех». Канцлер осведомился, не подойдет ли кандидатура Эйтеля. Эберт не возражал. Вечером Макс Баденский попытался уйти в отставку.

На следующий день революционные отряды захватили все мосты через Рейн. Пали Брауншвейг, Мюнхен и Штутгарт. В Кельне все держалось на волоске. В течение дня приходили вести о новых городах, занятых революционерами, — Галле, Лейпциг, Дюссельдорф, Оснабрюк, Люнебург, Магдебург и Ольденбург. Зять Вильгельма, отпрыск Камберлендов, отрекся от престола. Макс вызвал Вильгельма к телефону. Разговор свелся к отрывочным фразам: до завершения переговоров о перемирии кайзер не примет отставки канцлера. Канцлер сообщил о ненадежности берлинского гарнизона. Вильгельм в очередной раз заявил, что он не отречется от престола ни при каких обстоятельствах, и повесил трубку. В это время Максу принесли телеграмму от Грюнау. Он перезвонил Вильгельму: