В Германии развивался кризис, вызванный публикацией в «Дейли телеграф» и поставивший Вильгельма перед перспективой отречения от престола. На международной арене происходили не менее драматические события. 7 октября Австрия захватила Боснию и Герцеговину, и из уст в уста снова пошло гулять слово «война». Ввиду общего состояния международной обстановки и проблем в отношениях с Англией австрийская экспансия на Балканы была, с точки зрения Вильгельма, осложняющим фактором. Генштаб Германии был готов предпринять ответные действия в случае, если Россия, защитница славянских интересов в данном регионе, активно отреагирует на австрийскую акцию. Ничего удивительного — Генштабы для этого и существуют. Днем спустя началось восстание на Крите — грекоязычное население острова поднялось против турецкого господства. Крит был провозглашен частью Греции.

С октября отношения кайзера и канцлера становились все напряженнее. Вильгельм не принимал Бюлова в своей резиденции и вообще перестал его замечать. Канцлер оставался на своем посту только потому, что так рекомендовали в окружении кайзера — прежде всего Дона, которая приобретала над супругом все более сильную власть. Кризис изменил внешность Вильгельма. Во время аудиенции Бернсторфу, отправлявшемуся послом в Вашингтон, он заявил дипломату: «Вы слишком молоды для посла — в волосах седины нет, посмотрите на меня!» Вмешалась Дона: «Но, Вильгельм, ты поседел только за последние недели».

8 декабря состоялась встреча Дейзи Плесс с сестрой кайзера Маргаритой Гессенской. Принцесса Мосси говорила о противоречивой натуре кайзера. Сообщила, что Англия для нее — единственное место, где она может свободно дышать: «Сердцем я чувствую, что кайзер чувствует так же, только он с этим чувством борется; в глубине души он англичанин, но как политик он против нас (!). Я думаю, что он просто подыгрывает настроениям, которые, как он считает, существуют в народе… ему дороги интересы его страны, он делает все для ее блага… Боюсь, он умрет, во всем разочаровавшись, с разбитым сердцем и душой — если только раньше не лишится разума и не покончит жизнь самоубийством». К зиме репутация Вильгельма несколько повысилась. Отмечали, что кайзер искренне переживает, и его начали даже жалеть. Свой очередной день рождения он встретил в хорошем настроении.

Вильгельм возобновил свою переписку с Николаем. 9 января 1909 года он отправил послание, в котором заверял русского царя, что был в полном неведении относительно австрийских планов аннексии Боснии и Герцеговины, вызвавшей такую волну гнева в Санкт-Петербурге. Он выразил мнение, что стоило бы вновь попытаться установить союзнические отношения между Германией и Россией. Кайзер писал: «Я более чем когда-либо твердо уверен, что Германия и Россия должны объединиться как можно теснее; их союз стал бы прочнейшим оплотом дела защиты мира и монархических институтов». Он попытался успокоить Николая насчет намерений своего союзника: «Мы здесь не питаем ни малейшего сомнения, что Австрия не собирается нападать на Сербию». Впрочем, он тут же добавил, что малые государства — это источник «всяческих бед» и не стоит из-за них ломать голову.

Во вторую неделю февраля 1909 года состоялся наконец официальный визит короля Эдуарда VII в Германию — через восемь лет после его восшествия на британский престол. Вильгельм проинформировал его о франко-германском соглашении по марокканскому вопросу, добавив: «Я надеюсь, что это соглашение станет отправной точкой на пути к лучшему взаимопониманию между обеими странами». Эдуард покивал головой: «Да будет так!» 9 февраля во время торжественного приема Вильгельм произнес тост в честь своего дядюшки, не преминув заметить, что рассматривает визит как «новую гарантию дальнейшего развития мирных и дружественных отношений между обеими нашими странами». «Я знаю, — продолжил он, — как много в деле обеспечения мира и безопасности зависит от нашей воли и нашего желания». По окончании визита король Эдуард направил Вильгельму личное послание, в котором выразил свою точку зрения: антинемецкая кампания британской прессы по поводу развития германского флота — это попросту нечто «смешное и нелепое».

По собственному признанию Вильгельма, он заморозил свои отношения с Бюловом, решив, что будет иметь с ним дело лишь в случае крайней необходимости. Ему нужен был виновник. Не было недостатка в доносчиках, которые внушали кайзеру мысль: именно Бюлов виновен в истории с «Дейли телеграф», именно он все так специально подстроил, чтобы скомпрометировать его величество. Главой заговора против Бюлова был Кидерлен-Вехтер в круг заговорщиков, которые называли себя «кайзертройен» («верные слуги кайзера»), входил и вечный интриган Элард фон Ольденбург-Янушау, и отставной дипломат Рудольф Мартин, некогда уволенный Бюловом. 1 марта Мартин опубликовал памфлет под названием «Князь Бюлов и кайзер Вильгельм II»; там, в частности, были такие строки: «Власть князя Бюлова кажется необъятной, но в действительности ее фундамент подгнил и подъеден мышами. Князь Бюлов никогда не будет больше пользоваться доверием кайзера». Судьбу Бюлова решил крах «бюловского блока» в рейхстаге. Теперь от него можно было легко избавиться. «Верным слугам кайзера» достаточно было объединиться с партией Центра, чтобы свалить канцлера.

11 марта по просьбе канцлера кайзер дал ему аудиенцию. Она состоялась на галерее Берлинского замка, как пишет сам Вильгельм, «на фоне портретов моих предков, картин с видами Семилетней войны и зала Версальского дворца, где была провозглашена империя». Результат беседы — пребывание Бюлова на своем посту продлилось еще на несколько месяцев. Вильгельм согласился отобедать у канцлера — жест, призванный разубедить тех, кто считал, что конец Бюлова близок. Решающий диалог произошел в саду канцлерской резиденции. Вильгельм, к тому времени преодолевший душевный кризис, хотел покаяния Бюлова по поводу своего поведения во время инцидента с «Дейли телеграф». Тот притворился, что не помнит всех деталей истории. Вильгельм, вероятно, тогда решил, что отправит канцлера в отставку, но лишь после того, как тот обеспечит прохождение через рейхстаг закона о налоге на наследство: наряду с новым акцизом на немецкое шампанское этот налог должен был дать дополнительные средства для строительства флота. Пока же кайзер был намерен вдоволь поиграть на нервах Бюлова. Пусть все думают, что невинная жертва, сиречь кайзер, простила виновного и признавшего свою вину канцлера. Кривая их отношений описала, таким образом, полный круг. «С меня хватит этого Бюлова», — откровенно заметил Вильгельм в разговоре с Баллином, который состоялся в те же дни.

Балканский бикфордов шнур снова задымился. 3 апреля Вильгельм направил Николаю послание с благодарностью за то, что тот не вмешался в конфликт на стороне Сербии: «Европа теперь избавлена от ужасов всеобщей войны». Сам он отправляется на Корфу, в этот «земной рай», где, слава Богу, «нет туристов» и куда «очень легко добраться морем». По пути «Гогенцоллерн» сделал остановку в Венеции, где Вильгельм встретился с послом графом Монтсом. Кайзер просил графа быть готовым сменить Бюлова. Монте, видимо, уже ощущая себя ближайшим советником кайзера, заявил, что пришло время договориться с англичанами, определив, в частности, соотношение боевых кораблей с обеих сторон. Вильгельм назвал цифры 3 и 4: три немецких линкора на четыре английских. По мнению Монтса, было вполне достаточно иметь один немецкий линкор на три английских. Вильгельм не ответил. На следующий день на площади Святого Марка Монте столкнулся с Бюловом, который любезно сообщил послу, что они с Вильгельмом уже обо всем договорились.

20 апреля состоялось свидание Вильгельма с королем Греции Георгом. Кайзер предупредил, чтобы тот не вздумал начинать войну с Турцией из-за Крита. В Малой Азии Вильгельм имел свои интересы. Вильгельм вернулся к мысли, что «дядюшка Берти» интригует, пытаясь испортить его отношения с султаном. Бюлов хотел умерить страсти, предложив кайзеру устроить встречу с Хардинджем. Упоминание имени постоянного секретаря Форин офиса только подлило масла в огонь — Вильгельм, видимо, вспомнил о беседе с ним в прошлом году и тут же разразился обвинениями в адрес англичан: они высокомерны, а его достоинство требует, чтобы к нему относились как к равному. В конечном счете он изменил свое мнение по критскому вопросу, заявив туркам, что им придется смириться с утратой острова.