8 мая с виллы «Ахиллейон» Вильгельм отправил очередное послание Николаю. В Стамбуле произошла революция, нарушив его покой. «Мы, бедные правители, не имеем даже права на отдых, как прочие простые смертные». Тем не менее он наслаждается видом «мраморных террас в тени чудесных пальм». Он с удовольствием описывает «автомобильные экскурсии, чаепития, пикники на лоне природы» — все это «просто великолепно». Два дня спустя он уже был на пути домой. Посетив Мальту и Бриндизи, он прибыл в Пулу, портовый город в северной части Адриатического моря, где встретился с итальянским королем Умберто.

Для канцлера уже начался отсчет времени. 27 июня Бюлов вместе с канцлером и французским шоколадным королем Менье были в Киле гостями принца Монако. На борту яхты состоялся разговор о том, кто будет преемником Бюлова. Решающий день вскоре настал — рейхстаг провалил законопроект о налоге на наследство, так что тянуть время с отставкой смысла не было. Развязка произошла в скверике Берлинского замка 14 июля 1909 года. Вильгельм на прощание обнял и поцеловал уволенного, с которым он некогда связывал так много надежд. Показывая впоследствии это место королю Вюртемберга, он заявил: «Вот здесь я и разделался с этой скотиной!»

Бюлов, используя преимущества ретроспективного взгляда на историю и давая выход накопившейся в нем желчи, утверждал, что в ходе последнего разговора с кайзером в упомянутом скверике он пытался убедить Вильгельма не назначать Теодора Бетман-Гольвега на пост канцлера. Он не сможет предотвратить войну, говорил он императору. Насколько же мало можно доверять воспоминаниям этого четвертого по счету вильгельмовского канцлера! Абсолютно точно доказано, что именно Бюлов выдвинул кандидатуру Бетман-Гольвега. По стране ходило множество спекуляций на тему о том, кто займет кресло Бюлова. Говорили, что лично Вильгельм предпочел бы видеть в нем Тирпица, но воздержался от назначения из-за возможной негативной реакции в Англии. Вроде бы он подумывал и о кандидатуре Лихновского (вскоре тот получил пост посла в Лондоне). Как упоминалось, его выбор чуть было не пал на Монтса, но против его кандидатуры выступил не только Бюлов, но и шеф гражданского кабинета Валентини, который не преминул отметить, что нынешний посол в Италии — плохой оратор.

Вильгельм считал, что на Бетман-Гольвега, своего старого знакомого, он сможет полностью положиться, и был прав. Бетман был человеком прямым и честным. В свое время Вильгельм с почтением выслушивал поучения Феликса Бетман-Гольвега — отца будущего канцлера, а вот теперь настала очередь сына. Познакомились они во время военных маневров 1877 года. Вильгельм, тогда молодой офицер, был принят в поместье Бетманов. У него не оказалось подходящего костюма для торжественного ужина — пришлось одолжить его у Теодора, которому суждено будет стать пятым имперским канцлером. Фрак, кстати, оказался велик Вильгельму и висел на нем как на чучеле.

Новый канцлер не пользовался особой популярностью. В нем видели что-то от университетского профессора — он смотрел на окружающих как будто немного свысока, на любые возражения отвечал длинными лекциями, причем тоном ментора, который без особой надежды на понимание старается что-то вбить в головы непонятливых учеников. В послевоенные годы многие использовали фигуру Бетман-Гольвега в качестве козла отпущения за допущенные в политике ошибки. Вильгельм был в первых рядах критиков, причем он обвинял канцлера в том, что тот был по своим убеждениям «пацифистом», одновременно признавая, что «его цели полностью соответствовали моей политике». По утверждению Вильгельма, что бы он ни советовал канцлеру — тот «делал ошибку за ошибкой».

В Германии Бетман-Гольвегу противостоял крепко сколоченный военный блок, лозунгом которого был тезис о том, что победоносная война — это единственный способ справиться с внутренним противником и восстановить авторитет монархии. Война должна была покончить с призывами к реформам, прежде всего к реформе крайне несправедливой трехклассной избирательной системы в Пруссии. Войну следовало начинать, пока еще Германия имеет преимущество над соседями. Наиболее ярым противником Бетман-Гольвега стал старший сын кайзера, кронпринц Вильгельм. Со временем круг лиц, которые для него стали объектами ненависти и презрения, вырос; туда вошли Кидерлен, Ягов и шеф гражданского кабинета Валентини. Было сочтено за благо отправить кронпринца куда-нибудь подальше от Берлина. Вместо назначения в гвардейский корпус его послали командовать лейб-гусарами в Данциг-Лангфур.

Новому канцлеру досталось незавидное наследство в области внешней политики. Германии противостояли мощные группировки иностранных держав; инициатива заключения пакта с Британией, по существу, провалилась. Бетман со своей медлительностью и велеречивостью вряд ли мог поправить дело. «Бюлов нам отомстил», — заметил как-то Баллин, имея в виду, что предшественник нового канцлера специально подобрал такую слабую замену себе. Магнат-судостроитель продолжал свои доверительные контакты с Эрнестом Касселем, на сей раз беседа состоялась в особняке последнего Брук-Хаус на Парк-лейн. Кассель заявил, что достигнуть соглашения по ограничению гонки морских вооружений уже невозможно: в нее включились Франция и Австрия. Он затронул корень проблемы, отметив: «При правлении императора Вильгельма II, который, разумеется, преследует самые похвальные цели, Германия вторглась на мировой рынок, германская промышленность и торговля достигли такого расцвета, который раньше никто не мог себе вообразить, а Англия понесла огромные потери во внешнеторговой сфере. Ее торговый оборот уменьшается, и в длительной перспективе Англия не сможет удержаться без отказа от фритредерства».

В ходе второй беседы с Баллином Кассель обвинил во всем либералов: они увлеклись социальными проблемами и забыли о флоте. Отсюда — и агрессивность в отношении Германии. Он предложил продолжить диалог. Вильгельм запросил совета у Тирпица; тот выразил мнение, что момент подходящий: Британия отстает в техническом и ресурсном отношении. Бетману было дано добро на переговоры. Идея канцлера заключалась в том, чтобы использовать наличие германского флота в качестве козыря для достижения уступок с английской стороны с целью вырвать Британию из франко-русского союза.

Назначение Бетмана принесло с собой некоторые изменения в Кабинете министров. Министерство религии и образования возглавил Август фон Тротт цу Зольц, протеже нового канцлера. Выбор оказался удачным. Именно Тротту (вместе с Фридрихом Альтхофом) пришла в голову идея отметить столетие Берлинского университета созданием «немецкого Оксфорда» в пригороде столицы Далеме. «Общество кайзера Вильгельма», как стало называться это учреждение, превратилось в научное заведение высшей пробы с отделениями биохимии, физической химии, биологии, антропологии, физики клетки и твердого тела.

Обычный «медовый месяц», который кайзер переживал с каждым новым канцлером, проходил на сей раз в почти идиллической атмосфере. На очередных ежегодных маневрах появились, помимо старого приятеля Лонсдейла, новые лица: генерал Брюс Гамильтон и Уинстон Черчилль. В январе Вильгельм устроил нечто вроде международного инцидента: он шлепнул «этого длинноносого Фердинанда I Кобургского» по заднему месту (в буквальном смысле). Разгневанный таким обращением монарх немедленно покинул Германию; в результате новые заказы на вооружение для болгарской армии получил не Крупп, а французская фирма.

Германия продолжала развиваться невиданными темпами. За первые 10 лет XX века население страны выросло на треть по сравнению с 1870 годом — появилось 866 тысяч новорожденных. Производство угля выросло на 218,1 % (в Соединенном королевстве — на 72 %), стали — на 1335 %, а в Великобритании на 154 %. В металлургии главный конкурент Германии отстал от нее на 50 %. Впрочем, по производству стали Англию обогнали и другие страны — США, Франция, Россия. Германия активно вывозила капитал: доля ее инвестиций во французские рудники и металлургические заводы достигала 10–15 % от их общего капитала, Антверпен уже называли «наполовину немецким» городом. Неудивительно, что в стране начали толковать о необходимости «жизненного пространства». Население в Великобритании тоже возросло: за период 1870–1910 годов с 26 до 40 миллионов, но у подданных британской короны была своя империя, над которой никогда не заходило солнце.