Новый закон о вооруженных силах предусматривал увеличение армии на 120 тысяч человек (в сравнении с 1912 годом прирост составил 90 тысяч), но это было меньше того, что требовали военные. Военная тревога прошлого года явно оказала свое действие, добавилась и растущая досада Вильгельма на то, что его все никак не принимают в клуб великих держав в качестве равноправного члена. Военные фиксировали признаки определенных тенденций в сопредельных государствах: пробная мобилизация в российской Польше, значительное увеличение французской армии. В Генеральном штабе на Мольтке давил Людендорф, настаивая на увеличении численности германской армии. По части вооружений и живой силы Антанта была впереди.

13 июня Вильгельм посетил яхту Баллина, которую тот назвал в честь дочери кайзера — «Виктория Луиза». Присутствовавший там дипломат Фридрих Розен отметил, что кайзер настроен решительно. Месяцем позже Вильгельм был гостем на лайнере «ГАПАГа» «Император», который совершал свой первый рейс. Ратенау, который также был среди приглашенных, запомнились плоские остроты кайзера, включая ирландские — «на диалекте». Утром после банкета Вильгельм имел случай вновь поболтать со знаменитым шеф-поваром Эскофье. Они пришли к выводу, что надо постараться сохранить мир. «Северная экспедиция» 1913 года была юбилейной — двадцать пятой по счету. На Балканах шла война, но о политике на яхте почти не говорили. Правда, однажды Вильгельма прорвало; он раздраженно заявил одному из собеседников (по всей видимости, это был Мюллер). «Ну, хватит с меня этой болтовни! Я здесь командую, и все тут! А то хотят, чтобы я все со всеми согласовывал или просто подписывал то, что ваша флотская братия считает нужным. Катитесь к дьяволу! Я — Верховный главнокомандующий, я не принимаю решений, я приказываю!» Вильгельм испытал чувство мстительной радости по поводу неприятностей, с которыми пришлось столкнуться его «коллеге» — болгарскому царю Фердинанду. По слухам, тот заявил, что «балканская война станет роковой для вашего кайзера-пацифиста». Вильгельм получил донесение, что царь Николай выражает крайнее недовольство миссией Лимана фон Сандерса в Турции и считает, что она омрачила «добрые отношения» между Германией и Россией. Кайзер отреагировал парой не вполне дипломатических выражений по адресу «кузена Никки».

18 октября состоялось торжественное открытие гигантского, в стиле Пиранези, памятника Битвы народов под Лейпцигом. Он ярко отразил основные черты искусства рейха массивность, величественность, самолюбование. Кронпринц отсутствовал: он попал в немилость из-за своих попыток гальванизировать оппозицию политике мира, проводимой канцлером, и коротал время в охотничьей хижине под Хупфребе, в Форальберге.

Вильгельм вновь изменил свою позицию — он стал заверять австрийского начальника Генштаба, что коль скоро дело дойдет до военных действий, тот может положиться на Германию. Он недавно говорил с Мольтке, и тот согласился с тем, что Австрия теряет свой престиж из-за отказа предпринять акцию против Сербии, постепенно утрачивает право называться великой державой. Буквально кайзер заявил своему собеседнику следующее: «Я с вами. Прочие (державы) не готовы, они не вмешаются. За несколько дней вы возьмете Белград. Я всегда был за мир, но всему есть предел. Я много читал о войне и знаю, что это такое, но в конце концов возникает такая ситуация, при которой великая держава не может ограничиться ролью наблюдателя, а должна взяться за меч».

До начала торжеств под Лейпцигом кайзер проходил курс лечения на курорте Бад-Зальцбрунн, затем отправился в богемское поместье Франца Фердинанда Конопиште. Монархи выезжали на охоту и вели доверительные беседы. Судя по всему, воинственный пыл у кайзера к тому времени иссяк — как это уже неоднократно случалось. Во всяком случае, покидая три дня спустя Вену, он послал императору вполне благодушное письмо, где благодарил его за гостеприимство, восхищался прелестями флоры и вспоминал охоту на фазанов. Из высказываний кайзера можно было понять, что он против жестких мер в отношении Сербии до тех пор, пока не будут исчерпаны другие приемы для привлечения ее в свой лагерь — денежные субсидии, обучение военных кадров, торговые преференции. Конечно, если сербы не поймут, — заявил он австрийскому министру иностранных дел Берхтольду, — тогда по ним надо ударить. Для подкрепления сказанного Вильгельм коснулся рукой эфеса своей шпаги.

В дискуссии была затронута русская тема. Берхтольд сказал, что он за возрождение Тройственного союза Германии, Австрии и России и считает разумным привлечь к нему англичан. Вильгельм ответил, что сам был воспитан в традициях союза, но вынужден признать, что после смерти Александра III перед ними уже другая Россия, ею правят совсем другие люди, а царское окружение стремится нанести поражение Германии. Поэтому Вильгельма ныне не столь уж волнует проблема, что станется с монархическими принципами, которые ему некогда были столь дороги. Ему все равно, что случится с Россией, она отдалилась от Германии. В словах прослеживается влияние славяноненавистников, которые составляли ближайшее окружение кайзера. К ним относились Мольтке, Ягов, Шиман и даже Бетман. Известно, как последний объяснил нежелание сажать новые деревья в своем поместье Гогенфинов: он не хочет, чтобы их тенью наслаждались русские; забавно, что именно так и случилось после 1945 года! К слову сказать, подобной паранойи насчет русской экспансии не были чужды и англичане: в конце XIX века им казалось, что русские вот-вот вторгнутся в Индию.

28 октября 1913 года в Германии разразился новый скандал. Его масштабы грозили достигнуть уровня истории с интервью «Дейли телеграф». События развернулись в Эльзасе, со всей очевидностью обнаружив степень нелюбви и недоверия, которые Вильгельм испытывал к жителям недавно приобретенной провинции рейха. Все началось с того, что во вполне законопослушном городке Цаберн двадцатилетний лейтенант местного гарнизона, барон Гюнтер фон Форстнер разрешил своим солдатам применять оружие в случае стычек с местными жителями. Эльзасцев он назвал «лягушатниками» — это оскорбительное прозвище, кстати сказать, было категорически запрещено употреблять в гарнизонах, расположенных в провинции. Новобранец из местных услышал это словечко из уст офицера и рассказал об этом землякам. Кампания гражданского неповиновения охватила весь город. В адрес виновника посыпались всевозможные ругательства, самым мягким из которых было «беттшиссер» — так в Германии называли страдающих недержанием мочи во сне, и в данном случае определение было точным — этот офицер по пьянке действительно имел обыкновение мочиться под себя. Военные и гражданские власти повели себя крайне нелепо, арестовав около полутора десятков горожан.

Подспудно конфликт зрел давно. Эльзас не растворился в рейхе, став в 1871 году его провинцией. Отчасти это объяснялось тем, что берлинские власти, вместо того чтобы бережно отнестись к самобытному укладу жизни региона (французы так и поступали), рассматривали землю как завоеванную добычу. Там дислоцировалась почти шестая часть всей германской армии, причем если местные жители в подавляющей своей части были католиками, то солдат туда посылали из протестантских регионов — чтобы не было братания. Города и поселки Эльзаса приобрели облик военных гарнизонов. Одним из таких был и Цаберн, или по-французски Савернь. Там уже в течение четверти века стоял прусский пехотный полк. Ситуация была ничуть не хуже, чем в других местах, может быть, даже немного лучше, но горючего материала накопилось предостаточно.

Надо сказать, что ситуация в Цаберне довольно быстро нормализовалась. Командир полка полковник фон Рейтер решил подать в отставку, формально — по состоянию здоровья. Это вроде бы удовлетворило публику. Но тут вмешался сам кайзер — и пожар полыхнул с новой силой. Вильгельм не нашел ничего лучшего, как отклонить прошение Рейтера об отставке и вернуть его в Цаберн. Военные, почувствовав поддержку сверху, окончательно распоясались: полицию заменили армейские патрули, последовали новые аресты. В числе задержанных оказался местный судья, который имел безрассудство выразить сомнение в правомерности действий военного командования. Вильгельм дал понять, что все это происходит с его санкции. Налицо было явное нарушение законности. Даже сам губернатор провинции граф Ведель счел, что военные зашли слишком далеко: «Если бы такое случилось в коренных землях рейха, то даже самые миролюбиво настроенные жители стали бы протестовать». Губернатора поддержал Бетман-Гольвег. Он потребовал увольнения Рейтера и чистки в офицерском составе гарнизона канцлер стремился упредить намеченное обсуждение инцидента в рейхстаге.