6 мая 1910 года король Англии Эдуард VII, «апостол окружения», как называл его немецкий племянник, отошел в мир иной. Вновь, как и по случаю кончины бабки, королевы Виктории, Вильгельм бросил все и поспешил в Лондон. Снова — торжественная встреча на вокзале. 19 мая кайзер присутствует в Вестминстерском дворце на панихиде по своему не особенно любимому дядюшке. «Почетный караул — кавалеристы, солдаты линейных полков, индийских и прочих колониальных частей, все в траурных позах: склоненные головы, руки сжимают приклады винтовок и эфесы сабель…» — это произвело на Вильгельма самое сильное впечатление. Он стоял у гроба, держа за руку наследника престола, Георга. Его внимание привлекла игра света, отражающегося в драгоценных камнях, которыми был усыпан гроб, четкий шаг воинских колонн, отдающих последние почести покойному. «Что-то средневековое, глубоко трогательное было в этой сцене», — пишет он в своих мемуарах. Два фельдмаршала — Коннаут и Вильгельм II, оба верхом по обе стороны от катафалка, сопровождали траурную процессию до королевской усыпальницы. Вильгельма поразил тот факт, что кузен Джорджи имеет звание всего лишь генерал-лейтенанта. Все было очень достойно. Женщины плакали. Во время пребывания в Лондоне кайзер получил возможность обменяться мнениями с Касселем и президентом США Рузвельтом.

В письме Бетману, отправленном из Вестминстера, Вильгельм поделился смешанными чувствами, которые вызвали в нем воспоминания о тех же самых старых комнатах, «где я играл ребенком, где переживал дни моей юности, где, наконец, будучи уже взрослым мужчиной, правителем моей страны, пользовался гостеприимством Ее Величества, покойной Великой Королевы. Я вдруг почувствовал себя как дома — трудно себе даже представить такое, имея в виду политические события последних лет. И все-таки я горд тем, что могу называть это место моей второй родиной, а себя — членом ее королевской семьи». «Трижды ура германскому императору!» — ревела толпа на улицах Лондона. Вильгельм счел это хорошим предзнаменованием.

Смерть Эдуарда открыла шанс на пересмотр германо-британских отношений. При жизни короля надежд на урегулирование не было, во многом из-за личного антагонизма монархов. Берти опускался до язвительных замечаний по поводу физических недостатков Вильгельма, о чем тот, по-видимому, знал. Высмеивая страсть Вильгельма к путешествиям и визитам, он как-то упускал из виду, что сам не чужд такому времяпрепровождению. Вильгельм не оставался в долгу: своего дядюшку он называл не иначе, как «сатаной». Его эпитафия покойному проникнута желчью: «Европейскую сцену неожиданно покинула выдающаяся политическая личность, оставив после себя заметную лакуну. В такие моменты многое хочется предать забвению. В целом, я думаю, в европейской политике наступит успокоение. При прочих равных условиях это явный плюс. Когда костер не раздувают, он горит не так жарко. Сильнее всего будут скорбеть о Эдуарде VII его подданные; после них — французы и евреи».

С новым королем Георгом Вильгельм встречался не только во время своих визитов в Виндзор; они были знакомы с 1890 года, когда английский наследник престола проходил стажировку в Первом пехотном полку в Потсдаме. В отличие от бабки и отца он очень плохо говорил и понимал по-немецки, владел хорошо только родным языком. Вильгельму новый английский монарх напоминал «английского помещика из глубинки, совершенно не интересующегося политикой и предпочитающего сидеть дома — в частности, из-за незнания иностранных языков». По его мнению, при нем британские внешнеполитические позиции ослабнут и англичане начнут искать сближения с Германией, «но задешево мы не продадимся». Вильгельма крайне разозлил визит, который королю Георгу нанес российский министр иностранных дел. Он высказался кратко и выразительно: «Эта свинья Сазонов».

11 сентября Дейзи Плесс в дневнике нелицеприятно прокомментировала речь, недавно произнесенную кайзером в Кенигсберге. Там он вновь выразил убежденность в божественном происхождении своей власти, заявив: «Я рассматриваю себя как орудие в руках Господа. Я иду своим путем, невзирая на сиюминутные взгляды и мнения, и этот путь обеспечит благосостояние и мирное развитие нашей отчизны». Подобно многим, княгиня Плесс считала кайзера прирожденным актером, но, по ее мнению, его порой заносило слишком далеко: «Ведь он конституционный монарх… и страной управляет не он лично, а правительство. Его беда в том, что он все время ощущает себя как бы в огнях рампы и ведет себя соответственно. Он, как и любой хороший артист, не может просто выйти на сцену и зачитать слова своей роли, он должен добавить экспрессии, что-то свое, какую-то драматическую нотку». Дейзи Плесс отмечает еще одну специфическую черту Вильгельма — крайнее тщеславие. Его появление на зимней охоте (по-видимому, это было в Донауэшингене) в желтых сапогах с золотыми шпорами и в шляпе из птичьих чучел дало ей повод заметить: «Бедняга, он так хочет приятно поразить окружающих, но полное отсутствие вкуса и такта ведет к прямо противоположному результату».

В ноябре 1910 года в Потсдам прибыл с визитом российский самодержец. Бетман и Кидерлен устроили страстному охотнику Николаю II вылазку в лесной заказник. В отношениях с Великобританией никакого прогресса не намечалось — одни разочарования. Англичане были готовы бросить немцам лишь несколько крох со своего стола — и то при условии, что те возьмут на себя обязательство прекратить или замедлить осуществление своей морской программы. По крайней мере так это себе представлял сам Вильгельм. В марте 1911 года на полях одного из документов он сделал пометку, из которой становится ясно, что в это время он считал соглашение невозможным. Если бы Германия остановила морскую программу четыре-пять лет назад, как рекомендовали Меттерних и Бюлов, немцам давно устроили бы то, что Нельсон устроил датчанам в копенгагенской гавани, писал кайзер.

В апреле Вильгельм отправился на Корфу. Пролистав британский военно-морской альманах, он был неприятно поражен тем, что немецкие корабли фигурируют в нем под рубрикой «противник». Кайзер выразил резкий протест на встрече с вице-адмиралом Колином Кеппелом. В письме Николаю он с гордостью сообщал о своих археологических находках — под зарослями ежевики был обнаружен деревянный храм Горгоны VII или VI в. до н. э. (позднее он датировал его уже VIII в. до н. э.). Он сам лично участвовал в раскопках, орудуя своей маленькой лопатой, и с чувством описывал «эти незабываемые моменты напряжения», когда в любой момент перед тобой могут ожить древние сокровища. Несколько дней он провел, «жарясь на солнце» (английский снова слегка подвел его). Так что и властители иногда отдыхают.

Вскоре после кончины «дядюшки Берти» Баллин вновь отправился на рандеву с Касселем. Все политики, с которыми ему довелось встретиться, были единодушны — кайзер прекрасно показал себя во время похорон Эдуарда и произвел на всех хорошее впечатление. Вильгельм и впрямь был неплохим шоуменом.

В начале 1911 года король Георг пригласил Вильгельма посетить Великобританию по случаю открытия памятника королеве Виктории перед Букингемским дворцом. Кайзер прибыл на «Гогенцоллерн» 11 мая в сопровождении супруги и дочери Виктории Луизы. Визит длился немногим более недели. Состоялся ряд бесед с британским военным министром лордом Холденом, вопросы политики, как известно, не затрагивались. Вновь лондонцы радостно приветствовали германского кайзера. Баллин отмечал, что Вильгельм «в настоящее время представляет собой одну из самых популярных личностей в Англии». Момент казался подходящим для достижения взаимопонимания и соглашения. Инцидент с «Пантерой» положил конец этим надеждам.

Летом 1911 года Вильгельм размышлял на тему, что означала бы война в современных условиях. «Ты бы не отнесся к этому так легко, если бы всем твоим сыновьям пришлось отправиться на фронт», — заявил он Мюллеру. «Война — не самое большее зло», — отозвался начальник его военно-морского кабинета. Война и в самом деле, казалось, стояла у порога. 26 июня 1911 года Кидерлен сделал для себя лаконичную заметку: «Корабль: одобрено», а 1 июля германская канонерка «Пантера» вошла в агадирскую гавань. Предлогом была защита германских интересов в южном Марокко, которое может подпасть под французское господство. Демонстрация силы была воплощением непродуманной идеи министра иностранных дел Германии. Сохранивший трезвость мышления Мюллер утверждал, что он с самого начала был ее противником. Франция и Великобритания были застигнуты врасплох, общественность Германии пришла в восторг. Германский посол в Париже потребовал Конго в качестве компенсации за согласие на установление французского протектората над Марокко. Интерес Вильгельма к французской Африке быстро испарился. Каково было истинное отношение кайзера к посылке «Пантеры» — это до сих пор вопрос спорный.