Примирение с «англичанкой» было кратким. В двадцатых числах марта были высказаны претензии по поводу вмешательства Викки в государственные дела. Ее сравнивали с леди Макбет, а кайзера — с принцем Гамлетом. Вильгельм и его брат Генрих заверяли Бисмарка, что они против того, чтобы рейхом правила женщина, даже если речь идет об их собственной матери. Викки и сама давала повод для упреков — она не нашла ничего лучшего, как вновь оживить «Баттенбергский проект», отправив дорогому ее сердцу Сандро личное послание. В своем ответе тот скромно заметил, что он теперь не монарх, а рядовой подданный его величества. Нетрудно было прочесть между строк, что он вовсе не жаждет стать ее зятем, но Викки предпочла между строк не читать.

Под ее давлением Фриц назначил Баттенберга командующим гвардейским корпусом. 31 марта он огорошил Бисмарка заявлением о своем согласии выдать свою дочь за Сандро и сообщил, что уже послал ему приглашение прибыть в Берлин. Бисмарк вновь изложил свои аргументы: Сандро — лицо, ненавистное русскому царю, брак будет морганатическим, он подает в отставку. Фриц написал на листке бумаги два слова: «Что делать?» Ответ Бисмарка звучал вполне категорично: отменить приезд Сандро в Берлин.

В этот момент в кабинет ворвалась рыдающая Викки: как же можно — разбить сердце дочери из-за каких-то там государственных соображений! Фриц сделал красноречивый жест: мол, уймись. Когда это не помогло, он сорвал повязку с горла и попытался что-то проговорить. Единственное, что можно было разобрать, — «алляйн лассен» — «оставьте нас одних». Затем он сам зарыдал. Теперь, когда кайзер на его стороне, Бисмарк находит для него самые прочувствованно-возвышенные слова: он говорит об «олимпийском ощущении собственного достоинства и величия» у едва живого Фрица! Кайзер, если верить мемуарам канцлера, полностью согласился с тем, что замышляемый его супругой брак — это мезальянс. По-видимому, Викки вновь сумела его переубедить: когда пришло время писать завещание, он вновь выразил свое согласие на брак Моретты и Баттенберга и поручал своему наследнику, Вильгельму, предпринять соответствующие шаги. На следующий день, 1 апреля, отмечали день рождения канцлера (ему исполнялось 73 года). Вильгельм произнес тост, в котором сравнил рейх с полком, в котором «командир убит, его заместитель тяжело ранен и кому же приходится взять на себя командование? Конечно, молодому офицеру!». Ни у кого не было сомнений, кого имел в виду кронпринц Вилли.

Бисмарк, совсем было успокоившийся насчет Баттенберга, вновь почувствовал опасность. 5 апреля ему снова пришлось пригрозить отставкой, если брак станет реальностью. Вильгельм со своей стороны написал грозное послание Баттенбергу: «Если ты не оставишь в покое мою сестру, я буду считать тебя моим личным врагом и врагом моей страны». Сандро, поняв, что Викки что-либо объяснять бесполезно, обратился прямо к ее матери, английской королеве. Та, в свою очередь, написала дочери, чтобы она не предпринимала ничего без согласия Вильгельма — «ведь он же кронпринц!», иначе она сделает несчастными и Моретту, и Сандро. Викки не захотела прислушаться к разумному совету матери, ее не интересовало даже, что думает об этом Моретта. Викки рассуждала так: если ее сестра вышла замуж за другого Баттенберга, Генриха, то почему ее дочь не может стать женой его брата, Александра? Брак Моретты и Сандро только повысит статус сестры Викки — и какая пощечина Бисмарку!

Королева Виктория изменила свое мнение по поводу брачного проекта ее дочери, когда узнала от брата Сандро, Генриха, о связи «жениха» с дармштадтской субреткой. Вероятно, она написала об этом Викки. Впрочем, Бисмарк тоже мог просветить императрицу в мельчайших подробностях. Викки не хотела верить. Именно тогда канцлер и обнаружил в ее глазах «бездонную чувственность», и сделал вывод о том, что «Баттенберги околдовали ее» до такой степени, что она была готова на «кровосмешение». Александр между тем вовсе не горел желанием войти в королевскую семью: певичка Иоганна его вполне устраивала.

11 апреля Бисмарк, еще не остывший от схватки по поводу матримониальных планов Викки, поведал своей постоянной собеседнице Хильдегард фон Шпитцемберг об опыте отношений с обоими кайзерами:

Двумя днями позже уже сам британский военный атташе без обиняков разъяснил Викки положение дел: в свое время брачный проект имел смысл, и британская сторона поддерживала его, но «все это в прошлом, и он (Баттенберг), говорят, вступил в нежные отношения с какой-то служительницей муз».

Другую проблему для Бисмарка создал в то время наш герой. У Вильгельма случился неожиданный приступ русофобии. На полях меморандума, где рекомендовалось «устранить Россию как фактор силы», он написал «Да!». Бисмарку пришлось напомнить обоим Гогенцоллернам — отцу и сыну, что политика Германии начиная с 1871 года преследовала цель сохранения мира в Европе и недопущения создания антигерманских коалиций. В разговоре с Вильгельмом канцлер заметил, что даже военная победа над восточным соседом ничего не даст, она лишь породит неудержимое стремление к реваншу. Вильгельм пошел на попятную: 10 мая заявил ему, что, по его мнению, политические соображения всегда должны иметь приоритет перед чисто военными.

Вскоре новый кайзер дал аудиенцию своему наместнику в Эльзас-Лотарингии Хлодвигу цу Гогенлоэ (который впоследствии стал третьим по счету канцлером кайзера Вильгельма II). Свои впечатления тот изложил следующим образом: «Вид у него не такой уж болезненный, только похудел и как-то пожелтел, глаза на лице стали сильнее выделяться. Но если присмотреться — в глазах страдание… Одним словом — мученик, и, право, что может быть мучительнее — знать, что тебя ждет медленная смерть».

Фридрих III с удовольствием занимался рассмотрением различных архитектурных проектов. Сразу после своего приезда в Берлин он показал сыну чертежи нового Берлинского собора, подготовленные зодчим Рашдорфом. Фриц и Викки поручили сыну проследить, чтобы здание было увенчано большим куполом в итальянском стиле. Собор должен был служить прославлению династии Гогенцоллернов. С этой целью кайзер захотел, чтобы над могильными плитами внутри собора были воздвигнуты статуи, внешний вид которых соединял бы в себе «лаконичность стиля имперского Рима и немецкую любовь к исторической достоверности». Отсюда, видимо, у Вильгельма и родилась идея создания нелепой «кукольной аллеи», как берлинцы назвали череду фамильных портретов в камне, которые были воздвигнуты при нем вдоль Зигесаллее (Аллеи победы) в Тиргартене.

Рассматривали также проект нового дворца, который предполагалось возвести у «Большой звезды» в том же Тиргартене. Викки собиралась лично заняться дизайном всего интерьера — вплоть до рисунка дверных ручек. По ее указаниям группа английских строителей приступила к переделке внутренних помещений дворца Шарлоттенбург — творения зодчего Кнобельсдорфа.

Попутно кайзер утвердил новый образец формы для военных моряков — страсть к подобного рода занятиям у его наследника развилась в своеобразную манию. Фриц мечтал о своей коронации: в Кенигсберге его будут чествовать как короля Пруссии, а в усыпальнице Карла Великого в Аахене пройдет церемония возведения его на трон в качестве кайзера Германии.

Перелом к худшему в состоянии больного произошел 12 апреля; казалось, больше недели он не протянет. Врачи считали, что болезнь прогрессировала так быстро из-за неудачно вставленной дыхательной трубки. Трубку срочно поменяли. Вновь вспыхнул конфликт между Маккензи и Бергманом. Шотландец обвинил немецкого врача в том, что тот, вставляя новую трубку, повредил прилегающие ткани, в результате чего они воспалились. Дневниковая запись, сделанная самим пациентом, подтверждает, что Бергман действовал очень грубо, однако тот объяснил, что иначе он просто не мог — когда он прибыл к постели больного, тот задыхался. К тому же Вирхов не обнаружил следов абсцесса, который якобы возник из-за неловкости Бергмана, на что прозрачно намекал Маккензи. Скорее всего роковую роль сыграло то, что в дыхательную трубку попало молоко, которым кормили больного, — в результате возник отек легких.