Возможно, свою роль сыграли уговоры Эйленбурга, который был убежден, что Вальдерзее и его «партия войны» оказывали «плохое влияние» на Вильгельма. Кроме того, Эйленбургу не нравились доверительные отношения между принцем и генерал-квартирмейстером — вероятно, он не знал, что Вальдерзее улаживает личные проблемы принца. С другой стороны, Эйленбурга раздражало и беспробудное пьянство Герберта — не в последнюю очередь потому, что приходилось составлять ему компанию. После одной попойки, закончившейся в половине третьего ночи, он выразился в том смысле, что у Бисмарков мужицкие желудки: ведро спиртного могут принять — и хоть бы хны.

Обнаружилось, что Вильгельм так же подвержен внешним влияниям, как и его отец. Принц высказывался то против Великобритании, то против России; в 1887 году он был в «антибританском» настроении. Ходили слухи, что он информировал царя о передвижениях английских войск на границе с Афганистаном. Возможно, здесь свою роль сыграло чувство обиды: принц написал письмо бабушке о состоянии здоровья отца, а та не удосужилась ответить. Однако 7 декабря в разговоре с британским военным атташе полковником Леопольдом Суэйном он категорически отрицал свое якобы негативное отношение к Англии:

Речь была вполне в духе «кобургского проекта». Окончив ее, Вильгельм прослезился.

В высказываниях Вильгельма стали проявляться и русофобские нотки — возможно, так он старался наладить отношения с обитателями виллы «Зирио». Викки рассматривала войну с Россией как шанс для своего любимца Сандро восстановить репутацию и, возможно, вновь получить болгарскую корону. (Тот, кстати, не думал ни о чем подобном, полностью поглощенный своим дармштадтским романом.) Еще большую воинственность, чем Викки, проявлял ее супруг. Фриц написал меморандум, в котором приводил аргументы в пользу начала войны против России. Он заявил Вальдерзее, что имеет в виду ни больше ни меньше как начать «крестовый поход против России».

Для Вильгельма одно разочарование сменялось другим. Кайзер отказался дать внуку дивизию, несмотря на рекомендацию Бисмарка. Эйленбург заметил с осуждением: «Он (кайзер) считает, что коль скоро внуку еще нет тридцати, то он еще ребенок». Двадцативосьмилетний Вильгельм усмотрел в решении деда «руку виллы „Зирио“». Вальдерзее поддержал принца, назвав Викки «неразумной эгоисткой». Принц отдыхал душой лишь в обществе Эйленбурга — они наслаждались санными прогулками по заснеженным окрестностям Потсдама. Мать прислала ему рождественскую открытку — не особенно теплую: «Мы хорошо встречаем праздник. Для огорчений нет причин. Твой отец чувствует себя хорошо! Единственное, что нас печалит, — твои дедушка и бабушка стали такими старыми!» Вильгельм по этому случаю вспомнил классику: сцену под Валенсией, когда труп Сида испанцы взгромоздили на коня, чтобы устрашить мавров, — сравнение, своеобразно характеризующее его сыновьи чувства.

Новый, 1888 год начинался на минорной ноте. В германскую историю он стал «годом трех кайзеров». Вошедшие в народный словарь характеристики всех трех звучали как «грайзе-ляйзе-райзе», что примерно можно перевести как «первый — седой, второй — немой, третий — шебутной». [7]Приверженцы Фрица заменяли «ляйзе» на «вайзе», то есть «мудрый», но это была чисто субъективная оценка. Состояние здоровья Фрица стало главной темой бесед. Приятель кронпринца, католик генерал Лоэ, имевший доверительный разговор с Маккензи, информировал Вальдерзее — опухоль снова начала расти: «Пока все ничего, но дамоклов меч все еще нависает. Как его убрать? Это самый важный вопрос для нас всех». Много говорили о том, какую роль будет играть Викки — попытается ли использовать мужа, чтобы самой стать правительницей страны. Люциус Балльхаузен записал мнение Бисмарка: «Кронпринцесса не Екатерина (Великая), а кронпринц — не Петр III. Она прежде всего хочет быть популярной, блистать в разговорах, а настоящей жажды власти не имеет. У нее художественные наклонности, в этой области она и будет себя проявлять. Она хочет казаться либералкой, эпатировать окружающих всякими парадоксами, ничего более».

27 января Вильгельм получил от императора голубой конверт, в котором содержалась приятная для него новость: он получал чин генерал-майора и новое назначение — командующего пехотной гвардией. Отныне принц должен был постоянно находиться в Берлине. Идея вверить принцу командование бригадой исходила от главы кайзеровского военного кабинета Альбедилла. Кайзер вначале противился: «Подумай только, Альбедилл, до сих пор мальчишка имел дело с одним полком, двадцатью — двадцать пятью офицерами, а тут ему придется командовать тремя полками, девятью батальонами; под его началом будут три полковых командира, а сколько офицеров! Нет, это невозможно!» «Со временем справится!» — с должным почтением заверил его Альбедилл, и уговоры подействовали.

Это был подарок кайзера ко дню рождения внука — как оказалось, последний его подарок. Вильгельму исполнилось 29 лет. В Сан-Ремо Викки даже отказалась поднять бокал за здоровье сына. Утешением для него стало новое назначение. По мнению многих, он был слишком молод, чтобы командовать бригадой, но Вальдерзее устыдил скептиков справкой: его дед получил аналогичное назначение в 21 год. Продолжались мелкие ссоры — Дона обидно высказалась по адресу Герберта, что вызвало недовольство канцлера, газета «Дейче тагеблатт» обрушилась на Вальдерзее как на вождя «партии войны»…

Между тем состояние кронпринца продолжало ухудшаться. Необходимость срочного хирургического вмешательства стала очевидной для всех. Когда 7 февраля в Сан-Ремо вновь появился Маккензи, Кессель встретил его грозным рыком: он отдаст его под суд военного трибунала — кронпринц еле дышит! 9 февраля наконец Фрица прооперировали. Провел операцию ассистент Бергмана доктор Браман, поскольку Маккензи никогда не был практикующим хирургом. Сам он заявил, что снимает с себя всякую ответственность за последствия. Операция проходила в странных условиях: Браману не было позволено даже обследовать пациента перед ее началом, все происходило не на операционном столе, а прямо в кровати усыпленного хлороформом больного. У хирурга в кармане был заряженный пистолет: но не для того, чтобы пристрелить Маккензи, если он начнет свои причитания (первое напрашивающееся объяснение столь странной идеи), а чтобы немедленно покончить самоубийством в случае, если что-то случится с августейшим пациентом! Его скальпель остановился в опасной близости от трахеи, что дало возможность Маккензи тут же возвестить всему миру, что немецкий хирург проявил вопиющую некомпетентность.

21 февраля из Лондона утешить сестру приехал принц Уэльский. В тот же день Бергман обнаружил присутствие раковых клеток в образцах удаленной ткани. Для Вальдерзее это стало поводом для торжества: «Порвана ткань лжи, сотканная этим лекарем-англичанином». Прибыл онколог по имени Куссмауль — он исследовал легкие Фрица на наличие метастазов. Кронпринц захотел взглянуть на прибывшую в Сан-Ремо английскую эскадру, но потерял сознание. Бергман сухо прокомментировал случившееся: «Это счет „два“ на пути к естественному концу».

Свара между светилами медицины приобретала характер театра абсурда. Маккензи отказался удостоверить правильность анализа, произведенного Бергманом, попутно выяснилось, что он вообще не знает, с какой стороны подходить к микроскопу, так как он никогда в жизни им не пользовался. Острый спор разгорелся по поводу того, какую дыхательную трубку надо вставить кронпринцу — английского или немецкого производства. Фриц сам выбрал немецкую. Маккензи не замедлил объяснить последовавшее воспаление низким качеством «тевтонского изделия»: оно якобы врезалось в ткань и повредило трахею. Возможно, новоиспеченного обладателя рыцарского достоинства снедала зависть к хирургу, который получил за свою операцию орден Гогенцоллернов.