Вильгельм, несомненно, многое узнал о жизни немецких юношей из зажиточных семей, не принадлежащих к дворянскому сословию, но гордых своим положением. Некоторых он запомнил и следил за их карьерами. Адольф Вильд дослужился до генерала и сменил Фалькенгайна на посту военного министра. Вильгельм пожаловал ему дворянский титул. Иоганнес Браунек стал директором гимназии в Гамбурге, Гансланд юристом. Юристом стал и еврейский юноша Зигфрид Зоммер, смешной коротышка, с которым Вильгельм особенно сблизился в лицее.

Привязанность Вильгельма к Зоммеру представляется несколько странной, учитывая его позднейшую репутацию рьяного антисемита. Тогда они ходили взявшись за руки, обсуждали политические вопросы — исключительно в духе либерализма. Принц интересовался деталями жизни и обычаев еврейской общины. Зоммер был в числе немногих одноклассников, приглашенных в Фюрстенхоф на день рождения Вильгельма. Приглашали Зигфрида и на праздники, до тех пор пока сплетни о странной дружбе принца не стали появляться на газетных страницах. В отношениях подростков наступило охлаждение.

Хинцпетер с принцами бывал в гостях у своего бывшего воспитанника Эмиля Герца, который жил в Шлитце. Он носил титул графа, но семья потеряла право собственности на свой небольшой домен после ликвидации Священной Римской империи в 1806 году. У Герца был хороший голос — он неплохо пел баллады Карла Леве. Он любил сцену и маскарад, что впоследствии сделало его признанным членом кружка Эйленбурга в Либенберге. Себя Герц считал прежде всего скульптором, и позже благодаря теплым отношениям с кайзером он получил много заказов. Он изваял, в частности, статуи предков Вильгельма: адмирала Колиньи в полный рост — у Берлинского замка и Людвига Римского — на Зигесаллее.

Вильгельм похвально отзывался о директоре лицея Гидеоне Фогте, преподававшем классические языки, и историке Хартинге. Профессор Хейсснер был, по его мнению, суховат, а один из преподавателей математики, Шерре, лучше умел охотиться, чем учить. Любимым математиком Вильгельма был доктор Аут — любитель выпить, который всегда жаловался на холод в классе. Когда приходила очередь Вильгельма топить печку, он старался: одноклассники задыхались от жары, но учитель был доволен.

Заниматься приходилось по десять-одиннадцать часов в день. Летом принц вставал в пять утра, в шесть садился за домашнее задание. Потом он выходил из своего неказистого замка, шел кратчайшей дорогой — по горной тропинке — в гимназию, где с восьми до двенадцати шли уроки. Далее двухчасовой перерыв, во время которого Вильгельм должен был успеть перекусить, получить урок фехтования, плавания или верховой езды да еще выслушать наставления Хинцпетера. Потом — еще три часа в школе, в пять — ужин и еще два часа занятий. Кроме того, необходимо было выкроить время для уроков французского и английского. Викки вполне одобряла такой график, поскольку считала, что Вильгельм недостаточно хорошо учится. Свое неудовольствие познаниями сына в области английского языка она демонстрировала тем, что возвращала ему адресованные ей письма с правкой и выставленной отметкой.

В 1896 году Эме опубликовал книгу о том времени, когда он преподавал Вильгельму. Он очень хвалил Хинцпетера, писал, что тот сумел подавить плохие задатки в личности подростка, сумел «внедрить в него понимание того, что лень, тщеславие, раздражительность и прочие пороки несовместимы с положением будущего наследника трона». Эме превозносил Хинцпетера: «Он настоящий монах-аскет», только однажды в сутки позволял себе расслабиться на полчасика за чашкой вечернего кофе.

Столь же некритически он описывает своего бывшего ученика (книга вышла в свет, когда Вильгельм стал императором).

В отличие от Эме Хинцпетер был разочарован своим учеником. Вильгельм явно не удовлетворял его критериям. «Я не думаю, что он умен, — писал учитель, — хотя и обладает хорошей памятью. С другой стороны, он сам уверен, что все знает и понимает, готов высказываться по любому вопросу, причем с категоричностью, которая исключает всякие возражения». Примером, подтверждающим оценку Хинцпетера, могут служить высказывания Вильгельма о древних языках. Греческим он восхищался: «Я настоятельно утверждаю, что нет ничего более высокого, чем язык античной Греции, нет более великого грека, чем Гомер, и нет ничего лучше его „Илиады“». Отец поддерживал его интерес к Греции, подарив ему, в частности, терракотовые скульптуры Ахилла и Патрокла. Зато о великом римском ораторе Цицероне наш герой отзывался крайне пренебрежительно, что несколько странно для такого любителя публичных выступлений, которым стал Вильгельм в зрелом возрасте. «Тускуланские диспуты» — это, по его мнению, еще куда ни шло, но в трактате Цицерона «Об ораторском искусстве» он «не обнаружил ничего, кроме бессвязного набора слов и фраз с перечнем имен разных ораторов и софистов, что совсем неинтересно». Вот Демосфен — это да! Горация он заклеймил как плебея.

Вильгельма интересовала история средневековой Германии. Переход к Новому времени вызывал в нем отрицательные эмоции: «Здесь заметно начало упадка германского рейха; то ли дело время рыцарей: тогда Священная Римская империя была на вершине мощи и во главе всего цивилизованного мира». Все более критическим становилось отношение Вильгельма к традиционной программе гуманитарной гимназии с ее упором на классические языки; по его мнению, ученикам нужно было бы дать представление и о реальностях XIX века.

Существовавшая в Германии система образования, считал он, не могла воспитать «уверенного в себе немца». В этом отношении образцом для него были английские учебные заведения вроде Итона: «Молодые британцы, мечтающие о завоевании колоний, о путешествиях в незнакомые земли, о торговой экспансии о том, чтобы стать пионерами своей страны в духе заповеди „права или не права — это моя страна“, меньше учат латынь и греческий, но им дают установку на то, чтобы сделать Великобританию еще более великой и сильной». Позднее Вильгельм попытался реформировать школьные учебные планы именно в таком духе, но в преклонном возрасте вынужден был признать неудачу своих начинаний.

Казалось, при таком напряженном режиме дня для подростка Вильгельма времени на внеклассное чтение не оставалось, однако он читал, и довольно много. Прежде всего, конечно, книги о море и кораблях, которые королева Виктория присылала Генриху. Ему нравились романы из первобытной жизни, особенно «Уарда» Георга Эберса. Хинцпетер пытался увлечь его Диккенсом. Из французской литературы его любимыми книгами были «Возрождение» Гобино и «История Французской революции» Ипполита Тэна. Он признавал, что нет у него вкуса ни к чтению стихов, ни к их сочинению, и обвинял Хинцпетера в том, что тот убил в нем поэтические чувства. Он хотел сочинить нечто эпическое о тираноборцах Гармонии и Аристогетоне. Придумал заголовок — «Гермиона», но дальше дело не пошло.

В Касселе было достаточно возможностей развлечься, театрах играли Уланда, Шиллера и Шекспира. Летом Вильгельм жил за городом, в Вильгельмсхоэ, и добирался до школы верхом. Он купался в Фульде, когда речка замерзала — катался на коньках. С офицерами местного гарнизона он занимался фехтованием и вольтижировкой. Военный гувернер Вальтер фон Готтберг, которого никак нельзя было назвать надменным пруссаком, устраивал вечера для представителей местной знати. (Хинцпетер отчего-то считал, что генерал заискивает перед ними, чтобы побудить забыть о временах независимости и смириться со статусом прусской провинции.) На этих вечерах Вильгельм познакомился с бургомистром, членами магистрата и другими достойными людьми. Самым интересным собеседником для него стал полковник фон Отгингер, который сопровождал плененного Наполеона III к месту его содержания в Вильгельмсхоэ. Принц выслушал бесконечное количество рассказов о высокопоставленном пленнике.