Кронпринц, подстрекаемый полковником Бауэром, все не унимался. Теперь он обвинил Валентини в том, что тот ранее отказался рассмотреть кандидатуру Бюлова на пост канцлера. К числу достоинств Бюлова было отнесено то, что он «свеж» и не запятнан компромиссами с социалистами. За него выступил и Гинденбург, недовольный новым канцлером. Вильгельм вновь решительно заявил, что Бюлов — не тот человек, который способен спасти Германию и выиграть войну. Несмотря на оппозицию кронпринца и верховного командования, на повестку дня вновь был поставлен вопрос об избирательной реформе. Кронпринц решил, что Валентини виноват во всем негативном, что произошло в стране, — растущей изоляции кайзера, волне стачек, недовольстве в офицерском корпусе…

22 ноября в Брест-Литовске было подписано перемирие с русскими. Гинденбург жаждал новых земель на Востоке, его в этом активно поддерживала все та же группа пангерманцев во главе с «этим ужасным Шиманом». Вместо того чтобы использовать благоприятный шанс и заключить почетный мир как на Востоке, так и на Западе, верховное командование развернуло кампанию против министра иностранных дел Кюльмана.

Вильгельм в это время мучился зубами: у него в десне возник абсцесс. В Потсдам срочно вызвали Дэвиса — как подданный враждебной державы, по закону он подлежал интернированию, но на самом деле спокойно продолжал свою практику в столице рейха. Вильгельм пожаловался ему: «И так приходится сражаться со всем миром, а тут еще эти зубы!» Как обычно, он отказался от анестезии и даже не пошевелился в кресле, пока дантист проделывал свои манипуляции. Дэвис похвалил аппарат для гребли, который заметил в спальне Вильгельма. Тот почему-то завел разговор о неграх, сообщив Дэвису, что его брату Генриху нравятся их мелодии. Далее Дэвис сообщает об оригинальном повороте в мыслях кайзера:

В моменты просветления Вильгельм высказывался в том смысле, что прежней Германии после войны уже не будет. Своему кузену Максу Баденскому 28 декабря он сказал: что бы ни случилось, монархию надо укрепить, а это можно сделать, только обеспечив ей народную поддержку. На имперском совете, состоявшемся 2 января, вновь разразился скандал. Теперь речь шла об отставке не только Валентини, этого «немецкого Распутина», как называл его Мюллер, но и Кюльмана и самого канцлера. Гинденбург и Людендорф вновь использовали свою козырную карту — угрозу подать в отставку. 13 января кронпринц прямо обратился к Валентини, призывая его уйти. Тот отказался, заявив, что военные не имеют права отдавать ему распоряжения. На следующий день Вилли Маленький добился встречи с отцом и повторил свое требование, аргументируя тем, что ОХЛ и Валентини не смогли сработаться. Гинденбург лично явился в Крейцнах с прошением об отставке. Вильгельм через шефа своего военного кабинета Линкера передал Гинденбургу просьбу письменно изложить свои мотивы. Фельдмаршал отказался.

Кронпринц подобрал наконец подходящую замену Валентини в лице Берга-Маркинена. Дона, конечно, поддержала сына. К Валентини был послан полковник фон Винтерфельд с деликатной миссией — убедить того подать в отставку. Полковник предложил Валентини самому сделать выбор: либо он останется, но тогда уйдут Гинденбург с Людендорфом, либо уходит он. Тот предпочел последнее. Вильгельм неохотно принял его прошение об отставке. Кайзер печально заметил: «Ах, эти демократы, против них помогут лишь солдаты». Нервы у Вильгельма окончательно расстроились, и он на время совсем отошел от дел. Дона чувствовала себя победительницей и наметила следующую жертву — Рихарда фон Кюльмана.

Нового главу гражданского кабинета, Берг-Маркинена, Кюльман называл «могильщиком монархии». За спиной Берга стояли правые, и он был твердым противником избирательной реформы. Несомненно, под его влиянием Вильгельм становился все более ярым антисемитом. Военные не были удовлетворены назначением, и через две недели после увольнения Валентини полковник Бауэр попытался уговорить кронпринца совершить нечто вроде государственного переворота. Аргументация была обычная: кайзер сам бездействует и не хочет наделить диктаторскими полномочиями того, кто готов действовать. Кронпринц дал понять, что не станет поднимать мятеж против своего отца.

23 января Вильгельм попытался восстановить контроль над государственными делами. Он заявил парочке известных нам генералов, что в Германии правит канцлер, а не армия. Он дал ясно понять, что не одобряет действий Гинденбурга и Людендорфа, подтвердил, что стремится к миру на основе переговоров и выступает за восстановление независимости Бельгии. Голландская королева Вильгельмина, сообщил он, выступит в ближайшее время с посреднической миссией, а фактически будет отстаивать интересы Германии.

Генералы между тем не ослабляли своих нападок на Кюльмана, который в то время занимался мирными переговорами с русскими. Вильгельм мужественно противостоял угрозам со стороны военных, от лица которых выступал его сын. Влияние кронпринца на отца не следует преувеличивать: Вилли Маленький не сыграл никакой роли ни в приходе к власти Макса Баденского, ни в принятии 30 сентября решения форсировать избирательную реформу.

В разгар этих драматических событий, 17 января, в Берлин прибыл Фридрих Розен, посол Вильгельма при голландском королевском дворе. Он оставил интересное описание устроенного для него императорской четой приема в замке Беллевю: Дона нарвала для него цветов и попросила достать ей в Голландии резиновые перчатки для своего госпиталя; Вильгельм выглядел «бледным и усталым». Был накрыт небольшой круглый стол, слуг отослали прочь, а когда надо было подать следующее блюдо, Вильгельм звонил в колокольчик. Кайзер поделился с гостем своими переживаниями из-за грубой манеры двух генералов, рассказал, что он попытался дать отставку одному Людендорфу, но Гинденбург заявил, что тогда он тоже уйдет… Позднее, будучи уже в Амеронгене, Вильгельм объяснил мотивы своей уступчивости: в случае отставки генералов общественность неминуемо провела бы параллель с отставкой Бисмарка и взвалила бы на него всю ответственность за последствия, если бы таковые оказались не слишком ободряющими.

Обед продолжался до четырех часов дня. Розен сообщил кайзеру конфиденциальную информацию, которую тот потом в собственной интерпретации изложил позже мятежным генералам: королева Вильгельмина собирается созвать в Гааге мирную конференцию. Дипломата немало удивила реакция Вильгельма: «Никакой конференции не будет. Наши враги на нее не пойдут. Мы должны драться, поставить их на колени и потом продиктовать им наши условия мира». Короче говоря, кайзер дословно воспроизвел аргументы ОХЛ. Чем объяснить такой кульбит? Возможно, Вильгельм поверил в эффективность подводной войны. Во всяком случае, Розен вспоминает, как кайзер подвел его к карте, где были отмечены координаты успешных торпедных атак, приведших к потоплению вражеских судов. «Картина выглядела впечатляюще — как будто вокруг Британских островов роилась густая стая мух». Розен тут же вспомнил Фридриха II, который «с молодых лет научился демонстрировать разные мины — одну для внешнего мира, другую — для узкого круга».

3 марта в Брест-Литовске состоялось подписание мирного договора с Россией. Это был мир на условиях, продиктованных верховным командованием. 8 марта Вильгельм перевел свою ставку из Крейцнаха в Спа. В этом старинном курортном городке имелось множество гостиниц и пансионов, что делало его идеальным местом для размещения различных командных структур и обслуживающего их военного персонала. Генеральный штаб реквизировал для себя отель «Британник». Виллы на окраинах и на окружающих городок холмах облюбовали для себя высшие чины. Гинденбург занял «Шато де Су-Буа», Людендорф — «Коттедж у холма». Гертлингу достался домик мэра в Шато де Варфаз. Вильгельм расположился на вилле «Френез», но 21 апреля переехал в «Шато де Небуа», оставив «Френез» в качестве места для отдыха и развлечений. Внешне вилла «Небуа» была выдержана в строгом норманнском стиле, но внутри царило самое настоящее рококо. В погребе было оборудовано бомбоубежище с двумя выходами. Такие же бомбоубежища были построены в цокольном этаже отеля «Британник» и в резиденции Гинденбурга.