Бомба взорвалась не сразу. Лишь спустя год начатая Гольштейном кампания стала приносить реальные результаты. Первый намек на гомосексуальный характер Либенбергского кружка появился в «Вельт ам зоннтаг». Статья, озаглавленная «Камарилья извращенцев», обвинила Эйленбурга и его дружков в организации отрешения Каприви от должности канцлера. В номере от 27 апреля гарденовская «Ди цукунфт» прямо провела параллель между Эйленбургом и такими известными в высшем свете гомосексуалистами того времени, как принц Фридрих Генрих и принц Монакский. 26 мая баронесса фон Шпитцемберг, которая дружила с Гольштейном, записала в дневнике: в отставку подал Тютю Мольтке, которого обвинили в аморальном поведении, вскоре его примеру последует кузен кайзера Гогенау. Она недоумевала — Эйленбург ведет себя так, как будто волна разоблачений его не касается. По ее мнению, пора его величеству как-то высказаться. Или он сам замешан?

Кронпринц в своих мемуарах утверждал, что выпавшая на его долю задача — познакомить отца со статьями в «Ди цукунфт» и раскрыть ему правду о его ближайшем приятеле — была самой трудной из всех, которые ему до тех пор пришлось выполнять. Он писал, что решил взять на себя эту миссию совершенно самостоятельно, однако содержание письма Чиршки Монтсу от 18 апреля 1907 года показывает, что это не совсем так. В письме говорится: «Бюлов не желает открыть Его Величеству глаза на Фили. Несмотря на просьбы кронпринца, он отказывается это сделать». Так же повел себя и глава военного кабинета кайзера Хюльзен. Отсюда следует, что и Вилли Два не пылал желанием взять на себя роль гонца, принесшего неприятные новости. Подтолкнуть его на этот шаг было в интересах тех, кто желал, чтобы Германия проводила агрессивную внешнюю политику.

Удобный случай представился во время визита кронпринца в Мраморный дворец. Сын пригласил отца прогуляться по парку, где и ввел его в курс дела. «Никогда не забуду лица отца — в нем отразились растерянность, испуг, отчаяние», — пишет Вильгельм Младший. Кайзер не очень убедительно объяснил всплеск чувств: «моральная чистота» Вильгельма не позволяла ему раньше даже подумать о подобных вещах, отсюда и такой шок. Конечно, возможно, что, имея богатый и разнообразный опыт половых связей с особами противоположного пола, он никогда прямо не сталкивался с феноменом однополой любви. Но не знать-то о распространенности гомосексуализма в Германии он никак не мог. В обществе господствовала жесткая сегрегация по принципу пола (чисто мужскими учреждениями были школы, университеты, казармы), надо было быть слепым, чтобы не обнаружить по крайней мере признаков наличия гомосексуальных связей. Проявленная кронпринцем смелость в разговоре с отцом на столь щекотливую тему стала достоянием общественности и повысила его популярность. Когда он появлялся на улицах города, его встречали приветственными криками, кайзера же — мрачным молчанием.

Надо сказать, сексуальные наклонности Эйленбурга совершенно не отражались на его манере поведения или внешности — в нем не было ничего женственного. Он вел внешне абсолютно обычную жизнь. В школьные годы у него был друг по фамилии Шере, и одноклассники шутили, что его фамилия (в переводе «ножницы») символизирует «неразлучность» этой пары. Возможно, шутка содержала и некий намек на особую близость их отношений. В студенческие годы он был окружен друзьями, среди них были гомосексуалисты, но далеко не все. Один из его приятелей молодости, Аксель фон Варнбюлер, знал о нем, можно сказать, всю подноготную, но на прямой вопрос, был ли его друг голубым, не мог определенно сказать ни да, ни нет, хотя подозрения у него вроде бы были. После обручения с Августой Зандельс Эйленбург написал Варнбюлеру нечто довольно невнятное: «Я тот же, что и был, все совершенно в норме, никаких глупостей».

По словам Гардена, Эйленбург представлял собой тип «поздне-романтического мечтателя с нездоровой психикой». Имело место своеобразное расщепление личности: с одной стороны — брак, дети, семья, с другой — «дружеские» связи с лицами своего пола, нечто, мол, совершенно особое, более высокое, чем простой секс. Уже после начала скандала он попытался объяснить все это в одном из немногих сохранившихся писем к Мольтке (оба тогда же, в 1907 году, предали огню материалы своей переписки. Уничтожил свою корреспонденцию и французский участник скандала Леконт. В 1932 году были уничтожены материалы, представленные следствием на судебных процессах против Эйленбурга и Мольтке). Язык письма очень сложен и туманен — видимо, автор пытался зашифровать свои мысли, но кое-что понять можно. Вот характерный отрывок из этого письма:

Далее он говорит о неких «провалах за гранью сознания», когда идеальная, романтическая любовь вдруг превращается в нечто сугубо земное. Увы, обвинение сумело продемонстрировать изнанку этой романтической риторики — перед судом в качестве свидетелей предстали не утонченные аристократы, а молочник Ридель и лодочник Эрнст — истинные «провалы за гранью сознания» князя, придворного и ближайшего наперсника кайзера. Оказалось, что Эйленбург любил совращать молодых матросов (в числе его жертв были члены экипажа кайзеровской яхты «Гогенцоллерн»), а также имел обыкновение выступать в качестве сутенера, поставляя живой товар своим приятелям. Полицейские досье на него были заведены в Ольденбурге, Мюнхене, — там он был активным участником кружка эстетов графа Шака, — в Штарнберге, Штутгарте и Вене. Говорили, что Гольштейн однажды опознал Эйленбурга и Мольтке, когда те, переодетые матросами, развлекались в одной из низкопробных берлинских пивных, называя себя Краузе и Гофманом. Каждый раз, когда Гольштейну что-то требовалось от того или другого, ему было достаточно вслух сказать «Краузе» или «Гофман» — и он получал, что хотел.

К высшему обществу принадлежали и многие другие гомосексуалисты — француз Леконт, кузен Вильгельма Гогенау, Иоганнес фон Линар, консультант кайзера по вопросам «вин, шампанских, коньяков и табака». Они были разоблачены в ходе скандальных процессов, начавшихся в 1907 году. Фон Линар был осужден на каторжные работы. Приятель Эйленбурга Ян фон Вендельштадт покончил жизнь самоубийством. Однако эти люди не были постоянными участниками Либенбергского кружка. В поместье Эйленбурга люди приезжали главным образом для того, чтобы днем поохотиться, а вечером поиграть в карты. Вильгельма там привлекала художественно-литературная атмосфера, которая давала ему возможность отдохнуть от того спартанского образа жизни, который он сам для себя избрал. Театрализованные представления и фарсы с переодеваниями не были частью ритуала, характерного для людей нетрадиционной сексуальной ориентации, — это была попытка развлечь скучающего монарха.

Кое-кто в Германии был уверен, что Вильгельм не смог избежать искушения попробовать нетрадиционного секса. Другие придерживались того мнения, которое сформулировал автор сборника дворцовых сплетен: «У Вильгельма были серьезно атрофированы способности что-либо видеть вокруг себя и здраво судить о качествах окружающих его людей, и это — самая мягкая оценка». Первые слухи о сексуальных подвигах Эйленбурга появились еще в ноябре 1906 года. Во всяком случае, именно тогда Дейзи Плесс записала в своем дневнике: с ним «ни один приличный человек не заговорит и тем более не пойдет к нему домой! О причине можно догадаться — это очень распространенное явление в Германии». Из Вены «Урановы братья» послали Вильгельму письмо, называя его там «своим дорогим собратом». В тексте вроде бы были такие строки: «Мы продолжаем поиски в анналах истории, дабы укрепиться в уверенности, что, подобно Вашему великому предку и его бессмертному другу Вольтеру, Вы — один из нас». Под «великим предком» имелся в виду Фридрих II, но столь лестное сравнение в данном контексте вряд ли порадовало кайзера. Во время «дела Котце» нечто подобное распространял источник под псевдонимом Филанус. Кстати, что бы ни говорила Дейзи Плесс, а Германия, по крайней мере в прошлом, этим пороком не славилась. В Испании есть стишок, показывающий представления о распространенности гомосексуализма в различных странах Европы. «В Испании этим занимаются знатные люди, во Франции и в Австрии — очень знатные, в Германии — мало кто, в Италии каждый».