1929 Как хорошо… Как хорошо, что вспыхнут снова эти Цветы в полях под небом голубым! Как хорошо, что ты живешь на свете И красишь мир присутствием своим! Как хорошо, что в общем внешнем шуме Милей всего твой голос голубой, Что, умирая, я еще не умер И перед смертью встретился с тобой! 1928 На колокола На колокола Ко всенощной зовут колокола, Когда, в путь вышедшие на рассвете, Мы различаем в далях монастырь. Окончен лес, и пыльная бела В полях дорога к церкви, где на третьей Версте гора, вокруг которой ширь. Там, за полями, на горе собор В лучах печалящегося заката, И не печальные ли купола? Нам, проозеренный оставив бор, Где встретилась с утра одна лишь хата, Идти на нежные колокола. У башенки зубчатого кремля, Воздвигнутой над позаросшим скатом, Свернув с пути, через калитку мы Вступаем в монастырь. Его земля Озарена печалящим закатом, И в воздухе сгущенье белой тьмы. Монашенки бесшумны и черны. Прозрачны взоры. Восковые лики. Куда земные дели вы сердца? Обету — в скорби данному — верны, Как вы в крови своей смирили клики? Куда соблазн убрали из лица? Иль, может быть, покойницы на вид, Иных живых вы, девушки, живее, И молодость повсюду молода? И в ночь, когда сирень зашевелит Свой аромат и вас весной овеет, Не ищете ли повод для стыда?… 1927 Молитва Благочестивого монастыря Гостеприимство радостно вкушая, Я говорю: жизнь прожита большая, Неповторяемая на земле! Все находимое порастерял И вот, слезами взоры орошая, Я говорю: жизнь прожита большая… Проговорил — и сердцем обомлел: Большая жизнь, но сколького не знал! Мелькают страны, возникают лица Тех, о которых некому молиться, Кто без молитвы жил и постарел… Чем дольше-жизнь, тем явственней сигнал… С кем из безвестных суждено мне слиться? О всех, о ком здесь некому молиться, Я помолюсь теперь в монастыре… Ночь под 1927 г. Земное небо Как царство средь царства, стоит монастырь. Мирские соблазны вдали за оградой. Но как же в ограде — сирени кусты, Что дышат по веснам мирскою отрадой? И как же от взоров не скрыли небес, — Надземных и, значит, земнее земного, — В которые стоит всмотреться тебе, И все человеческим выглядит снова! 1927 На монастырском закате Если закат в позолоте, Душно в святом терему. Где умерщвленье для плоти В плоти своей же возьму? Дух воскрыляю свой в небо… Слабые тщетны мольбы: Все, кто вкусили от хлеба, Плоти навеки рабы. Эти цветы, эти птицы, Запахи, неба кайма, Что теплотой золотится, Попросту сводят с ума… Мы и в трудах своих праздны, — Смилуйся и пожалей! Сам ты рассыпал соблазны В дивной природе своей… Где ж умерщвленье для плоти В духе несильном найду? Если закат в позолоте — Невыносимо в саду… 1927 Черные, но белые Белоликие монахини в покрывалах скорбно-черных, Что в телах таите, девушки, духу сильному покорных? И когда порханье запахов в разметавшемся жасмине, Не теряете ли истины в ограждающем Амине? Девушки богоугодные, да святятся ваши жертвы: Вы мечтательны воистину, вы воистину усердны! Но ведь плотью вы оплотены, и накровлены вы кровью, — Как же совладать вы можете и со страстью, и с любовью? Соловьи поют разливные о земном — не о небесном, И о чувстве ночи белые шепчут грешном и прелестном… И холодная черемуха так тепло благоухает, И луна, луна небесная, по-земному так сияет… Как же там, где даже женщины, даже женщины — вновь девы, Безнаказанно вдыхаете ароматы и напевы? Не живые ль вы покойницы? Иль воистину святые? — Черные, благочестивые, белые и молодые! 1927 Все они говорят об одном Соловьи монастырского сада, Как и все на земле соловьи, Говорят, что одна есть отрада И что эта отрада — в любви… И цветы монастырского луга С лаской, свойственной только цветам, Говорят, что одна есть заслуга: Прикоснуться к любимым устам… Монастырского леса озера, Переполненные голубым, Говорят: нет лазурнее взора, Как у тех, кто влюблен и любим… |
