1927 Годами девочка… Годами девочка, а как уже черства, Жестка, расчетлива, бездушна и практична. И в неприличности до тошноты прилична, И все в ней взвешено: и чувства, и слова. Ах, не закружится такая голова Затем, что чуждо ей все то, что поэтично… Такая женщина не любит никого, Но и ее любить, конечно, невозможно: Все осторожно в ней, бескрыло и ничтожно. Толпа любовников, и нет ни одного, О ком подумала бы нежно и тревожно… И это — женщина, земное божество! 1929 Орхидея Изменить бы! Кому? Ах, не все ли равно! Предыдущему. Каждому. Ясно. С кем? И это не важно. На свете одно Изменяющееся прекрасно. Одному отдаваясь, мечтать о другом — Неиспробованном, невкушенном, Незнакомом вчера, кто сегодня знаком И прикинется завтра влюбленным… Изменить — и во что бы ни стало, да так, Чтоб почувствовать эту измену! В этом скверного нет. Это просто пустяк. Точно новое платье надену. И при этом возлюбленных так обмануть, Ревность так усыпить в них умело, Чтобы косо они не посмели взглянуть, — Я же прямо в глаза бы посмела! Наглость, холод и ложь — в этом сущность моя. На страданья ответом мой хохот. Я красива, скользка и подла, как змея, И бездушно-суха, как эпоха. 22 декабря 1928 Жемчужинка Этой милой девушке с легкою недужинкой В сердце, опрокинутом в первый же полет, Доброглазой девушке, названной Жемчужинкой, Ливней освежительных счастье не прольет. Сердце обескрыливший юноша хорошенький Причинил нечаянно жгучую печаль. «Боже! Правый Господи! Не вреди Алешеньке: Был он легкомысленным, и его мне жаль…» Сердце успокоивший, нелюбимый девушкой, Женщиной разлюбленный, преданностью мил… Разве успокоиться ей в такой среде мужской? Ждать же принцев сказочных не хватает сил. И не надо, гнилая, этих принцев сказочных: Чванные и глупые. Скучные они. И они не стоят ведь лент твоих подвязочных, И от встречи с принцами Бог тебя храни! Так-то, безудачная мужняя безмуженка, Жертвы приносящая в простоте своей, Смерть не раз искавшая, кроткая Жемчужинка, Драгоценный камешек средь людских камней! 1928 Антинэя
Антинэя! При имени этом бледнея, В предвкушенье твоих умерщвляющих чар, Я хотел бы пробраться к тебе, Антинэя, В твой ужасный — тобою прекрасный — Хоггар. Я хотел бы пробраться к тебе за откосы Гор, которые скрыли действительность — мгла. Мне мерещатся иссиня-черные косы, Изумруд удлиненных насмешливых глаз. Мне мерещится царство, что скрыто из вида И от здравого смысла, поэма — страна, Чье названье — загадка веков — Атлантида, Где цветет, Антинэя, твой алчный гранат. О, когда бы, познав зной извилистой ласки, Что даруют твои ледяные уста, В этой — грезой французскою созданной — сказке. Сто двадцатой — последнею — статуей стать!.. 1929 Моя знакомая Ты только что была у проходимца Зета, Во взорах похоти еще не погася… Ты вся из Houbigant! ты вся из маркизета! Вся из соблазна ты! Из судорог ты вся! И чувствуя к тебе брезгливую предвзятость И зная, что тебе всего дороже ложь, На сладострастную смотрю твою помятость И плохо скрытую улавливаю дрожь. Ты быстро говоришь, не спрошенная мною, Бесцельно лишний раз стараясь обмануть, И, будучи чужой неверною женою, Невинность доказать стремишься как-нибудь. Мне странно и смешно, что ты, жена чужая, Забыв, что я в твоих проделках ни при чем, Находишь нужным лгать, так пылко обеляя Себя в моих глазах, и вздрагивать плечом… И это тем смешней, и это тем досадней, Что уж давным-давно ты мой узнала взгляд На всю себя. Но нет: с прозрачной мыслью задней Самозабвенно лжешь — и часто невпопад. Упорно говоришь о верности супружьей, — И это ты, чья жизнь — хронический падеж, — И грезишь, как в четверг, в час дня, во всеоружье Бесстыдства, к новому любовнику пойдешь! Toila 1930 Встреча в Киеве Еще одно воспоминанье выяви, Мечта, живущая бывалым. …Вхожу в вагон осолнеченный в Киеве И бархатом обитый алым. Ты миновалась, молодость, безжалостно, И притаилась где-то слава… …Стук в дверь купе. Я говорю: «Пожалуйста!» И входит женщина лукаво. Ее глаза — глаза такие русские. — Вот розы. Будь Вам розовой дорога! Взгляните, у меня мужские мускулы, — Вы не хотите их потрогать? — Берет меня под локти и, как перышко, Движением приподнимает ярым, И в каждом-то глазу ее озерышко Переливает Светлояром. Я говорю об этом ей, и — дерзкая — Вдруг принимает тон сиротский: — Вы помните раскольников Печерского? Я там жила, в Нижегородской. Я изучила Светлояр до донышка… При мне отображался Китеж… — Звонок. Свисток. «Послушайте, Вы — Фленушка?» — Нет, я — Феврония. Пустите ж! |
