Апрель 1912 Петербург Мопассан 2 Все, что на паруснике «Bel-ami» [11]Продумал он о людях непреложно: Людьми не возмущаться невозможно, Кто знал зверей, зовущихся людьми. Понять способный суть войны, пойми: В ее обожествленье все безбожно, Как и в ее величье все ничтожно, Как в чести здесь — в бесчестье для семьи… Все на земле — с землею соразмерно: Непривлекательна земная скверна, И преходяща дней земных гряда. Семь муз земных — лишь семеро уродов… Для всех времен, как и для всех народов, Одно есть постоянство: Никогда. 1926 Надсон Любовью к ближним щедро оделен, Застенчивый, больной, несчастный лично, Без голоса он вздумал петь публично, Хвалой толпы бесслухой окрылен. Он за глагол глаголов награжден При жизни был. Стих плакал паралично. Все в этой славе было неприлично: Хвала глупцов и книги льнущей лен… Неопытная в стиле юнокудрость, Идейную в нем отыскала мудрость, Его своим поэтом нарекла. И умер Надсон, сам того не зная, Что за алмазы приняла родная Страна его изделья из стекла… 1926 Некрасов Блажен, кто рыцарем хотя на час Сумел быть в злую, рабскую эпоху, Кто к братнему прислушивался вздоху И, пламенея верой, не погас. Чей хроменький взъерошенный Пегас Для Сивки скудную оставил кроху Овса, когда седок к царю Гороху Плелся поведать горестный рассказ… А этот царь — Общественное Мненье, — В нем видя обладателя именья И барственных забавника охот, Тоску певца причислил к лицемерью; Так перед плотно запертою дверью Рыдал Некрасов, русский Дон Кихот. 1925 Немирович-Данченко Его возжег огнистый Дагестан И Грузия, жемчужина Кавказа. Ему дан дар цветистого рассказа, Воображенья лебедь с детства дан. Ни перед кем свой моложавый стан Он не склонял. Не закрывая глаза, Он в битвы шел, исполненный экстаза, Но человека чтил всех в мире стран. Скиталец по векам, свободы друг, Он север ощущает, как и юг, И двести книг создав, он сам не книжник. Он — наш Жюль Верн, он — истинный поэт. И, юноша восьмидесяти лет, Он — Генерала Белого сподвижник. 1925 Одоевцева Все у нее прелестно — даже «ну» Извозчичье, с чем несовместна прелесть… Нежданнее, чем листопад в апреле, Стих, в ней открывший жуткую жену… Серпом небрежности я не сожну Посевов, что взошли на акварели… Смущают иронические трели Насторожившуюся вышину. Прелестна дружба с жуткими котами, — Что изредка к лицу неглупой даме, — Кому в самом раю разрешено Прогуливаться запросто, в побывку Свою в раю вносящей тонкий привкус Острот, каких эдему не дано… 1926 Элиза Ожешко Отпенился фруктовый сад. И рьян Луч солнечный, встревожив ароматы. Незримая душа струится мяты, И с ней сливает струйку валерьян. Заполонил бушующий бурьян Куртины роз. Гортензии изъяты. Крокетусы запущенно-лохматы. Глядит на голубой цикорий Ян. И голубеет в пахаре преданье О тезке-предке, выбравшем заданье: Мечту труда увидеть наяву. «Рви лебеду — и там, где было немо, Жизнь зазвенит», — подбадривает Неман, Любовно омывающий Литву. 1926 Оффенбах Трагические сказки! Их лишь три. Во всех мечта и колдовство фантазий, Во всех любовь, во всех душа в экстазе, И всюду смерть, куда ни посмотри. О сказочные звуки, где внутри Тщета любви и нежность в каждой фразе… Какая скорбь почти в святом рассказе! О, Время! ты глаз Памяти не три. Пусть сон мотивов, сказочно-тревожных, Мне сердца чуть не рвущих, невозможных В уловленной возможности своей, — Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится, Дабы иным ему не замениться, — Сон музыки, которой нет больней! 1921 Реймонт Сама земля — любовница ему, Заласканная пламенно и нежно. Он верит в человечество надежно И человеку нужен потому. Я целиком всего его приму За то, что блещет солнце безмятежно С его страниц, и сладко, и элежно Щебечущих и сердцу, и уму. В кромешной тьме он радугу гармоний Расцвечивал. Он мог в кровавом стоне Расслышать радость. В сердце мужика — Завистливом, себялюбивом, грубом — Добро и честность отыскав, с сугубым Восторгом пел. И это — на века. |
