Pühajõgi 24 августа 1935 Заботы Персюльки Смотрит из окошка Персюльки, Как несет из лавочки кульки С клюквой, сельдью, брюквой и шпеком Фертифлюр, пловец по южным рекам. И ревниво думает: «А вдруг К Ильме заходил кудлатый друг. И, разнежась, отдал Ильме той, Что принадлежит лишь мне одной. Ах, недаром Ильма каждый раз Бирюзу своих лучистых глаз Льет в его пылающий агат, А бездельник, кажется, и рад. Подожди ж ты, глупый Фертифлюр! Вот затронет сердце мне амур, — Отомщу тебе я в добрый час. Бирюза и у мужских есть глаз. Не забудь, что вправо, за горой, Да не день, а вот уж год второй Златокудрый Эльмар, эст-кузнец Предлагает мне сковать венец. Пепекеке нас благословит!..» А пока печалью взор повит. И сквозь слезы трудно счесть кульки Из окна глядящей Персюльки. Pühajõgi 24 августа 1935 Пленник города Я осень убиваю в городе, Распластываю святотатственно, Привыкший различать в аккорде Ее лесов зов некий явственно. Из обволакиваний осени В былые годы — ясно помнится — Я песни создавал на озере, Когда душа была паломница. Лик девственный проституирован Моей души бездарным городом, Но все ж его победа — Пиррова Над тем, кто был и будет гордым. Таллинн 14 октября 1935 Забытые души Она, с кем четверть странствия земного Так ли, иначе протекла, Она меня оставила без крова И на бездомность обрекла. В совместно нами выстроенном доме, В его прохладной теплоте, Уже никто не обитает, кроме Двух душ, забытых в пустоте… Таллинн 14 октября 1935 Здесь — не здесь Я здесь, но с удочкой моя рука, Где льет просолнеченная река Коричневатую свою волну По гофрированному ею дну. Я — здесь, но разум мой… он вдалеке — На обожаемою моей реке, Мне заменяющей и все и вся, Глаза признательные орося… Я — здесь, не думая и не дыша… А испускающая дух душа На ней, не сравниваемой ни с чем, Реке, покинутой… зачем? зачем? Таллинн 14 октября 1935 Гармония контрастов Летишь в экспрессе — жди крушенья! Ткань доткана — что ж, в клочья рви! Нет творчества без разрушенья — Без ненависти нет любви… Познал восторг — познай страданье. Раз я меняюсь — я живу… Застыть пристойно изваянью, А не живому существу! Таллинн 14 октября 1935 Одна встреча О пушкинской мне говорит Татьяне Уснувшей уходящее лицо! Я остерегся бы (мы с ней в романе!) Пред нею стать невольно подлецом. Она уютно незамысловата, Обезоруживающе проста. Целую я растроганно и свято Ее покорствующие уста. В своих противоречьях гармонична И в низостях невинных высока, В своей обыденности необычна, Она ведь та, кого я так ласкал! Вот так ручей щебечет на поляне, А поглядишь — его почти и нет. О пушкинской напомнила Татьяне Мне эта встреча на отлете лет. Таллинн 10 октября 1935 Колыбель женственности У женщины должен быть лунный характер, И чтобы в ней вечно сквозила весна, Манящая с нею кататься на яхте — Качели солено-зеленого сна… И ревность должна ее быть невесомой, И верность должна ее быть, как гранит. О, к ласковой, чуткой, влекуще-влекомой Мужчина всегда интерес сохранит. За женственность будет любить голубую, За желтые, синие солнышки глаз. Ах, можно ли женщину бросить такую, Которая всячески радует вас?!. Таллинн Октябрь 1935 Тщетная мечта Я женской женственности жду, Той, исключающей вражду, Той, в силу всяческих вещей, Так успокаивающей… Но не развратных хитрых дур Ждет женственности трубадур: В избытке брошен сей товар На повседневности базар… Нет, женственность моя четка: Она добра, тонка, чутка И очень нравственна при том, И изобилует умом… Когда взор женский мягко-лжив, Я от страданья полужив. Когда же честен, но суров, Я от досады нездоров. О, где ты, женственность-мечта, Та восхитительная, та Со всепрощением в очах И восхищением в ночах? |
