1926, декабрь В часы предвесенья В просолнечненные часы воскресенья Природы и с ней Иисуса Христа — Что может быть радостнее всепрощенья, Облагораживающего уста? В часы, когда вызолоченное поле На ультрамариновый смотрит залив, Вкушаю безропотно полное боли Питье из полыни, восторг в него влив… В часы, когда грезы в надречных фиалках И в первых травинках у трухлого пня, Прощаю бессовестных критиков жалких, Старающихся изничтожить меня… Я весь прейсполнен чудес воскресенья, Чудес совершенной, высокой красы В часы чаровательные предвесенья — В простые, величественные часы! 1924 Таймень Ночь выплыла из Байкала И, поближе держась к кайме Нижних скал (не меня ль искала?), Ангарою пошла таймень. К Ледовитому океану В неприснившиеся края Увлекла (это все по плану!) Малахитовая струя. Перерезала путь фаланге Лодок с рыбой, плывущих в порт, Посетила в пути Архангельск И в Норвежский зашла фиорд. Только — долго ли там, коротко ль, — Много странного пережив, Утомленная рыба кротко Финский выискала залив. И в ту речку, где я весною Постоянно, она вплыла, И ту удочку, что со мною Неизменно, она нашла… Там я выудил в предвесенний Бодрый, солнечный, тихий день В силу высших предназначений Мне ниспосланную таймень. 1927 Накануне ледохода В этот год я встречаю вторую весну, Возвратясь с недалекого юга, Где одна завакханилась, мне проблеснув, И ушел я в приморский свой угол. В эту зиму вторично вступил я в зиму, От разливной реки к ледоставу Возвратился опять и с восторгом приму Ту весну, что дана мне по праву. Здравствуй, северная, мне родная весна, Целомудренная, чуть скупая! Уж давно я тебя в совершенстве познал, Всю черемухой рифм осыпая. Ежедневно хожу к бело спящей реке Измененья следить ледостоя, Льдины моря, мокреющие вдалеке, И само это море пустое. Замечаю, как желтая с мутью вода С каждым днем накопляется на лед. Жду, чтоб начали льдины друг друга бодать В час, когда их теченьем развалит. В реку, в море умчавшую сломанный лед, Знаю, тотчас войдет лососина, И когда лососина из моря войдет, Я реки ни за что не покину. Отдохнувшая за зиму удочка, ты, Кто прославлена гибкой и броской, Чтоб недаром с тобою у речки нам стыть, Угости меня вешней лосоской! 1928 Бабочка лимонная Весенеет линия Берега вдали. Перелески синие В парке расцвели. И сниженье чувствуя В речке полых вод, Лососина шустрая В море вновь идет. Вышел цветик вычурный, Солнцем осиян. И свинцовый исчерна Стал клевать максан. С верой непреклонною Много счастья жду: Бабочка лимонная — Первая в году! 1929, май Наверняка Я чувствую наверняка — Ах, оттого и боль сугуба! — Что прозы подлая рука Весь этот парк повалит грубо Когда-нибудь. Когда-нибудь. Не будет зарослей над речкой. И станет выглядеть увечкой Она, струя отбросов муть Взамен форельности кристальной Своей теперешней. Дубы Пойдут банкирам на гробы, И парк мой, глубоко-печальный, Познав превратности судьбы, Жить перестанет, точно люди, И будет гроб ему — пустырь. И только ветер вечно будет Ему надгробный петь псалтирь… 1923 Что шепчет парк О каждом новом свежем пне, О ветви, сломанной бесцельно, Тоскую я душой смертельно, И так трагично-больно мне. Редеет парк, редеет глушь. Редеют ёловые кущи… Он был когда-то леса гуще, И в зеркалах осенних луж Он отражался исполином… Но вот пришли на двух ногах Животные — и по долинам Топор разнес свой гулкий взмах. Я слышу, как, внимая гуду Убийственного топора, Парк шепчет: «Вскоре я не буду… Но я ведь жил — была пора…» 1928 Любят только душой Хрустит под сапогом валежник: Еще недавно здесь был куст. В моей душе — ведь я элежник! — Отдался грустью этот хруст. Так каждодневно портят, рубят И обезглушивают глушь. И чем же парк они полюбят, Раз вовсе не имеют душ?!. |
